Спальня светской женщины

Панаев Иван Иванович

Да! Викторъ былъ очень неопытенъ! Она для него порой забывала музыкальные вечера, опаздывала на балы, рже вызжала въ театръ: его присутствіе у нея никогда и ни кмъ не было возмущаемо!.. Боже мой! Да при такихъ признакахъ другой, на его мст, выстроилъ бы тысячи воздушныхъ замковъ на своемъ сердц.

Часто Громскій просиживалъ цлые вечера съ нею, читая ей Шиллера; въ немъ онъ хотлъ передать ей себя… и она вполн понимала его! Часто, вдругъ прерывая чтеніе, онъ проникалъ ее своимъ взглядомъ, будто выспрашивая у нея отвта на мысль свою, часто она была такъ близка къ нему, что онъ ощущалъ вяніе ея дыханія на щекахъ своихъ. Часто при чтеніи вылеталъ изъ груди ея вздохъ, а изъ очей выкатывалась слеза, и въ немъ колыхалось желаніе коснуться устами этой слезы и выпить ее… Эти вечера были несравненны!

Время шло быстро. Уже августъ былъ въ послднихъ числахъ. Однажды вечеромъ, посл долгаго разговора, въ которомъ Громскій изливалъ свою восторженную

душу, свой твердо образованный умъ, онъ и она сидли задумавшись. Посл минуты молчанія юноша вынулъ изъ кармана исписанный листокъ бумаги и началъ читать княгин стихи… Въ этихъ стихахъ выражалось мучительное пламя любви, сердце глубоко раздраженное… Поэзія радужными отливами сверкала въ нихъ, музыкальность заворожала слухъ… Княгиня поняла, кмъ и для кого они написаны. Когда онъ кончилъ, она положила свою руку въ его руку и устремила на него проницательный бзглядъ. Сердце ея тонуло въ нг, было упоено восторгомъ; темныя кудри ея, развившись, упадали на лицо; грудь, стсненная полнотою дыханія, гордо вздымалась. Онъ крпко сжалъ ея руку и благоговйно поцловалъ ее… Это было первое прикосновеніе его къ женщин! Княгиня вздрогнула: ее проникалъ сладостный трепетъ… Въ первый разъ въ жизни она испытывала такое божественное чувство!.. Когда звонъ часовъ напомнилъ имъ время разлуки, она произнесла: До завтра, Викторъ! — Она впервые назвала его Викторомъ…

Тогда онъ почувствовалъ, что онъ владетъ одною изъ тхъ минутъ, которыя рдко даются человку въ земномъ быту! Тогда онъ тихо поврялъ самому себ святую и страшную тайну; да, точно, она любитъ меня!

Не правда ли, любовь непорочнаго юноши не походитъ на любовь свтскаго человка?

Когда Громскій вышелъ, княгиня упала на диванъ — и залилась слезами…

— Боже мой! — лепетала она сквозь слезы, — я недостойна сго. Онъ свтелъ, какъ младенецъ, я темна, какъ гршница. Я уже разъ измнила клятв, клятв, которую давала я Богу! Я безумно разорвала обязанности супруги — и для кого? для кого?.. — Княгиня въ ужас вскочила съ дивана; она трепетала, какъ въ лихорадк; она подбжала къ небольшому столику, со скоростью выдвинула ящикъ, выхватила изъ ящика связку писемъ, перевязанную розовою ленточкой, и съ дикою радостью бросила ихъ въ огонь топившагося камина. Съ жадностью слдила она испепелившіеся листки — и сердцу ея становилось легче и легче.

На другой день, когда Громскій явился въ опредленный часъ, онъ засталъ княгиню за флигелемъ. Она пла Цвтокъ Пушкина. Юноша, безмолвенъ, бездыханенъ, остановился въ дверяхъ, поражеиный ея восхитительными звуками; онъ таялъ и мллъ… Когда она кончила, онъ неслышно подошелъ къ ней… Она почувствовала его присутствіе и вздрогнула… — Ахъ, это ты, Викторъ! — вскрикнула она съ довольною улыбкою… — Это вы, — произнесла она, одумавшись. — А вы притаились, вы подслушивали меня?..

— Я не былъ здсь, я не былъ на земл, княгиня!..

— Это поэтическая фраза! — замтила она.

— Это языкъ души, — возразилъ онъ…

Она задумалась — и, будто увлеченная вдохновеніемъ. снова начала пть… Онъ слъ возл нея…

Коротки часы жизни, но какъ не отдать и ихъ за такія минуты!

Упоительно слышать гармоническое пніе женщнны, но внимать голосу той, которую любишь, — это значитъ уноситься отъ земли выше и выше, чувствовать расширеніе души!

О, какъ плнителенъ былъ юноша въ эту минуту, какъ говорилъ онъ безъ словъ, какъ роскошно жилъ безъ жизни!

Она смолкла… Настало продолжительное молчаніе… Тихо было въ комнат, лишь слышалось прерывистое жаркое дыханіе двухъ любовниковъ… Уста ихъ слились!

Это мгновеніе надобно было вычеркнуть изъ книги ихъ жизни. Въ это мгновеніе они не существовали!

— Я люблю тебя, Викторъ! Жизнь и ты, ты и жизнь! — шептала она замирая.

— Я не перенесу много счастія! — задыхаясь, говорилъ Громскій.

Вдругъ княгиня, подавленная какою-то мыслью, отскочила отъ Виктора и подбжала къ окну галлереи… Она отворила окно, взоръ ея утонуль во мгл, мелкій дождь кропилъ распаленное страстью лицо ея.

Минуты черезъ дв она возвратилась къ нему…

— До завтра, до завтра, Викторъ, — произнесла она, — но завтра мы будемъ благоразумне. Ты еще не читалъ мн Шиллерова "Донъ-Карлоса".

III

…..Говорятъ, что есть въ Швейцаріи дубы, коихъ корни раздирають скалы.

NoIX Брошюрокъ Кронеберга.

Мы не беремся передать всхъ догадокъ, предположеній, сплетней, которыя кружились въ обществахъ насчетъ княгини. Сплетни начались, какъ вамъ извстно, съ Адамова семейства, и потомъ постепенно росли и укоренялись подъ благотворнымъ развитіемъ этого почтеннаго семейства въ поколніе, а изъ поколнія въ толпу народа, а изъ толпы народа въ отдльныя массы. Сплетни — необходимая принадлежность, если хотите, второй воздухъ, вторая жизнь грязной, закопченой избы крестьянина, свтлой и опрятной комнаты чиновника

и раззолоченныхъ палатъ аристократа… съ тою только разницею, что въ изб крестьянина сплошь обыкновенно одваются въ сарафаны, въ комнат чиновника являются въ ситцевыхъ платьяхъ, а въ палатахъ аристократа изволятъ облекаться въ шелкъ и бархатъ… Да и въ самомъ дл, согласитесь, можно ли жить безъ сплетней? Жизнь безъ того такъ скучна, такъ однообразна, такъ монотонна: ее необходимо надобно прикрашивать, облекать вымыслами, фантазіями. Предмета для этихъ фантазій мы должны искать въ вещахъ одушевленныхъ, которыя сподручне, ближе къ намъ. Отъ этого-то наши ближніе — самый лучшій предметъ для сплетней, или утонченне, для вымысловъ; къ тому же, вникните: сплетни — поэзія общества; въ сплетняхъ требуется изобртеніе, творчество, а для изобртенія — талантъ, а для творчества — геній! Большею частью такіе таланты и геніи проявляются между женщинами.

Г-жа М*, женщина лтъ сорока пяти, находившаяся около десяти лтъ въ разъзд со своимъ мужемъ, принадлежала къ числу геніевъ по этой части. Въ одно октябрьское утро она сидла съ своей пріятельницей, двадцатипятилтней баронессой Р**, о которой уже мы говорили мимоходомь читателямъ, и разсказывала ей со всмъ поэтическимъ энтузіазмомъ слдующую повсть:

— Какъ жаль, что княгиня Гранатская отказалась отъ обществъ въ такія лта, съ такой красотой, съ такимъ образованіемъ! Она была обворожительнымъ украшеніемъ гостиныхъ, какъ теперь ты, мой милый ангелъ!.. Правда, въ ней не было этой легкости, этой граціозности, которая такъ необходима свтской женщин; ея манеры были немножко небрежны… однако, несмотря на то, она еще до сихъ поръ могла бы играть роль, хотя не такъ значительную, какъ прежде. Еще обидне, что мы лишились, и безвозвратно, ея вечеровъ: а эти вечера были очень милы, очень одушевлены. Говорятъ, ея домъ навсегда запертъ для всхъ, кром одного: вотъ уже четыре мсяца, какъ она никого не принимаетъ; около полугода, какъ едва показывается въ гостиныхъ, и дв недли, какъ ршительно никуда не вызжаетъ…

— Я была раза два у нея, когда она еще жила на своей дач,— перебила баронесса, — и она оба раза принимала меня; это было… кажется, въ конц іюня… Въ август я ее видла на музыкальномъ вечер у княгини Л** и на балу у графини З**…

— Право? — то были ея послдніе вызды. Я теб сказала, мой другъ, что ея домъ запертъ для всхъ, кром одного… Знаешь ли, кто этотъ одинъ? Человкъ никуда не вызжающій, ни съ кмъ незнакомый, какой-то чудакъ, самаго простого происхожденія, ужасно дурной собою… и къ тому же, говорятъ, поэтъ! А ты знаешь, Адель, какъ эти люди чудовищны въ обществ!.. Бдный мужъ княгини! Она, кажется, совсмъ забыла о его существованіи!.. Къ тому же, какой ужасъ, какое пятно для фамиліи князя: если бы зналъ онъ, что жена его иметъ связь съ человкомъ низкаго происхожденія!! другое дло, ея прежняя любовь… — Баронесса нахмурила личико. — У насъ, кажется, нравы еще не такъ испорчены: наши дамы не позволяютъ ухаживать за собой людямъ, которые Христа ради поддерживаютъ свое существованіе, этимъ художникамъ, этимъ поэтамъ! Къ тому же, слава Богу, эти ремесленники почти и не показываются въ нашихъ обществахъ… Какъ бы то ни было, княгиня до того ршилась компрометировать себя, что отворила дверь своего будуара для этого чудака. Онъ топчетъ ея ковры грязью своихъ сапогъ, онъ, говорятъ, коптитъ ея комнаты табачнымъ дымомъ! Фи! одна мечта о такомъ невжеств ужасаетъ меня, мн становится дурно. — Г-жа М* понюхала скляночку съ духами, которая стояла передъ нею. — Можно ли низойти до этого? Она проводитъ, запершись съ нимъ, цлые вечера… Онъ всегда ходитъ съ кинжаломъ; онъ дикъ, какъ индецъ, онъ страшенъ, какъ арабъ — и бдная княгиня, натурально, дрожитъ отъ страха, сидя возл него… Посл этого ты видишь, милая, почему она не можетъ ни принимать къ себ, ни вызжать… Я воображаю, какая жестокая сцена будетъ разыгрываться въ ея дом по прізд ея мужа. Мн отъ души жаль добраго князя!

Въ это время вошедшій лакеи подалъ г-ж М* запечатанную записку. Она прочитала и вся вспыхнула.

— Какая странность, милая! — продолжала она, отдавая записку баронесс.— Какъ ты думаешь, что это? Пригласительная карточка на вечеръ отъ княгини! Непостижимо! И вечеръ назначенъ посл завтра! Неужели ея дикарь покажется въ обществ?

— Ты ошибаешься, Аделаида, — произнесла наконецъ баронесса, — онъ вовсе не дикарь! Мн говорилъ объ немъ Александръ; напротивъ, онъ только страшный, неловкій… Онъ былъ когда-то его пансіонскимъ товарищемъ… и графъ былъ такъ любезенъ, что хотлъ доставить случай посмяться всмъ надъ его неловкостью, представивъ его къ княгин… Александръ уврялъ меня, что онъ хорошо знаетъ его характеръ, что онъ тихъ, какъ ягненокъ, и что княгиня вовсе не въ связи съ нимъ. Ей пришла одна изъ самыхъ странныхъ и невстрчаемыхъ прихотей: заниматься нмецкою литературой; онъ хорошо знаетъ этотъ языкъ — и въ ея дом не боле, какъ учитель. Впрочемъ, Александръ давно не видалъ его, нарочно же разспрашивать у этого чудака, какую роль играетъ онъ у княгини, вовсе незанимательно для графа!..