Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада
Шрифт:
Я поставил ее на стол и при гробовом молчании открыл маленьким серебряным ключиком. Она была наполнена до краев чем-то вроде растительных волокон, из которых я осторожно извлек письмо в обыкновенном конверте, подписанное рукой моего покойного друга:
«Моему сыну Лео, когда он откроет шкатулку!»
Я передал письмо Лео, который взглянул на конверт и положил письмо на стол, сделав мне знак продолжать исследование шкатулки.
Я нашел в ней тщательно свернутый свиток пергамента. Развернув его, я увидел написанное рукой Винцея: «перевод греческих письмен». Затем я нашел еще древний свиток пергамента, пожелтевший и сморщившийся от времени. Это был перевод греческого оригинала, но латинскими буквами. Насколько я мог судить с первого взгляда, стиль и характер букв относился к началу шестнадцатого столетия. Сейчас же под свитком пергамента лежало что-то твердое и тяжелое, завернутое в пожелтевшее полотно. Тихо и осторожно мы развернули полотно и извлекли
— Есть еще что-нибудь? — спросил Лео возбужденным шепотом.
Я порылся в шкатулке и достал что-то твердое, завернутое в небольшой полотняный мешочек. Это была прелестная миниатюра на слоновой кости и маленькая шоколадного цвета скарабея с символическими изображениями. Мы разобрали их и прочитали «Suten se Ra», что значит в переводе «Царственный сын Солнца». Миниатюра представляла собой портрет матери Лео, прелестной, темнокожей женщины. На оборотной стороне рукой Винцея было написано: «Моя обожаемая жена».
— Теперь все! — заявил я.
— Отлично, — ответил Лео, который долго с нежностью вглядывался в миниатюру. Положив ее на стол, он предложил:
— Давайте теперь читать письмо!
Сломав печать, Лео прочитал следующее:
«Мой сын! Когда ты прочтешь это письмо, достигнув зрелости, я давно уже буду забыт всеми в моей могиле. Читая его, вспомни обо мне… Я простираю к тебе руки из страны мертвых, и мой голос звучит из недр холодной могилы. Хотя я умер, и ты не помнишь меня, но в минуту, когда ты читаешь письмо, я с тобой. Со дня твоего рождения я почти не видел твоего лица. Прости мне это. Твое рождение отняло жизнь у той, которую я любил так, как редко любят женщин, и мне было тяжело видеть тебя. Но если бы я остался жить, то, наверное, победил бы это глупое чувство. Мои физические и нравственные страдания невыносимы, и если те распоряжения, которые я сделал для твоего будущего благосостояния будут выполнены, я доволен! Пусть Бог простит мне, если я ошибаюсь!»
— Он убил себя! — воскликнул я. — Я так и думал!
«Теперь, — продолжал читать Лео, — довольно обо мне! Холли, мой верный друг, расскажет тебе о необычайной древности нашего рода. В этой шкатулке ты найдешь достаточные доказательства этого. Странную легенду, написанную на сосуде, которую ты прочтешь, сообщил мне мой отец на смертном одре. Она произвела на меня громадное впечатление. Когда мне было 19 лет, я хотел исследовать дело, узнать правду и видел многое собственными своими глазами. Я отправился путешествовать, пристал к берегу Африки в неисследованной области, к северу от Замбези. Там есть возвышенность, на оконечности которой высится горная вершина, похожая на голову негра. Я узнал там об одном туземце, который совершил преступление и был изгнан своим народом из страны, где огромные горы похожи на чашки, а глубокие пещеры окружены безграничными болотами. Я узнал также, что народ этой страны говорит по-арабски, а управляет им „прекрасная белая женщина“, которая редко показывается, но имеет огромную власть над всем живым и неживым. Через два дня все это подтвердил мне человек, который умер от болотной лихорадки. Я был вынужден из-за недостатка провизии и первых симптомов моей болезни, которая потом довела меня до могилы, уехать оттуда. Корабль, на котором я плыл, разбился и был выкинут на берег Мадагаскара. И спасен я английским кораблем, который доставил меня в Аден. Отсюда я переправился в Англию, намереваясь при первой возможности снова приняться за поиски. По пути я побывал в Греции, где встретил твою красавицу-мать и женился на ней. Потом родился ты, а она умерла. Болезнь захватила меня в свои когти, и я вернулся домой умирать. Все же я не терял надежды, изучал арабский язык с целью отправиться на берег Африки и раскрыть тайну, которая жила несколько столетий в нашем роде. Но мне становилось все хуже, и конец был близок! Ты, мой сын, только начинаешь жить, и я передаю тебе результат моих трудов вместе с доказательствами происхождения нашего рода.
Я не думаю, что это пустая басня. Если есть жизнь, почему не может быть средств для бесконечного продолжения ее? Но я не хочу внушать тебе что-либо. Читай и суди сам. Если ты захочешь провести исследования, я распорядился, чтобы ты не ощущал недостатка в средствах. Если ты решил, что легенда — не что иное, как химера, тогда, заклинаю тебя, уничтожь этот сосуд, письмена и забудь все! Быть может,4 так будет умнее всего! Тот, кто захочет познать великие и тайные силы природы, оживляющие мир, может пасть их жертвой! Но если ты захочешь раскрыть тайну и выйдешь из испытания прекрасным и юным, не знающим постепенного увядания духа и тела, если самое время и зло будут бессильны против тебя, кто может сказать, будешь ли ты счастлив? Выбирай, сын мой, думай! Пусть вечная сила, управляющая миром, руководит тобой и твоим решением для твоего собственного блага и для блага всего мира. В случае успеха ты будешь когда-нибудь им управлять при помощи высшего разума и накопленного веками опыта! Прощай!»
Этим заканчивалось письмо.
— Что вы скажете об этом, дядя Горас? — спросил Лео, положив бумагу на стол.
— Что я скажу? Твой покойный отец был помешан! — ответил я серьезно. — Я догадался об этом еще в ту памятную ночь, двадцать лет тому назад, когда он пришел ко мне! Он сам ускорил свою кончину, бедняга! А это — абсолютный вздор!
— Верно, сэр! — подтвердил Джон торжественно.
— Хорошо, посмотрим, что скажет этот сосуд! — сказал Лео, взяв в руки перевод греческих письмен.
«Я, Аменартас, из царственного дома фараонов Египта, жена умершего теперь Калликрата (прекрасного и сильного), жреца Изиды, любимца богов, которому повиновались демоны, Я завещаю это моему маленькому сыну Тизиефену (Могучему Мстителю). Я бежала с твоим отцом из Египта во время Нект-небфы — последнего фараона Египта потому, что ради любви ко мне он нарушает свой священный обет: мы бежали к югу, плыли по воде, странствовали 24 луны по берегу Ливии (Африка) навстречу восходящему солнцу, там у самой реки находится большая скала, похожая на голову негра. На расстоянии четырех дней пути от устья реки мы были выброшены на берег, многие утонули или умерли. Какие-то дикие люди пришли через болота и степи, взяли нас и несли 10 дней, пока не очутились у крутой горы, где развалины какого-то большого города и где много пещер и скал. Они принесли нас к королеве народа, который имеет обыкновение надевать раскаленные горшки на голову чужестранцев. Эта волшебница обладает сверхъестественными познаниями, мечтой, вечной жизнью и красотой! Эта королева бросила взор любви на твоего отца Калликрата и хотела убить меня, а его взять в мужья, но он сильно любил меня и не испугался ее. Тогда, благодаря своему искусству черной магии, она перенесла нас в какое-то ужасное место и показала нам огненный столб жизни, который никогда не угасает, и чей голос походит на голос грома. Там она стояла, объятая пламенем, и вышла из него невредимая, блещущая возрожденной красотой.
Она клялась, что твой отец никогда не умрет, если согласится убить меня и отдать ей, так как она сама не смела убить меня. Но меня спасла магия моего народа, которую я хорошо знала. Твой отец прикрыл глаза рукой, чтобы не видеть ее красоты. Тогда разъяренная королева умертвила его с помощью магии, но горько оплакивала и, неутешная, отослала меня к устью большой реки, где я села на корабль и вскоре родила тебя. После долгих странствий мы очутились в Афинах.
Теперь завещаю тебе, мой сын, найди эту женщину и убей ее, отомсти за своего отца. Если же ты испугаешься или окажешься слабым, я завещаю это всем твоим потомкам, может, между ними найдется смелый человек, который очистится в огне и сядет на престол фараонов».
— Да простит ее Бог за это! — проворчал Джон, слушавший с открытым ртом это удивительное сочинение.
Я ничего не сказал; моей первой мыслью было, что мой бедный друг сам сочинил всю эту историю, и чтобы рассеять свои сомнения, я взял сосуд и начал разбирать греческие письмена; английский перевод их, который прочитал нам Лео, был точен и красив.
Кроме этих надписей, на краю амфоры был нарисован темной краской скипетр, символы и иероглифы на котором стерлись, будто на них был наложен воск. Принадлежал ли он Калликрату [3] или царственному роду фараонов, от которых происходила его жена Аменартас, я не знаю. Не могу также сказать, когда это было написано на сосуде, одновременно ли с греческими надписями, или же скопировано кем-нибудь со скарабеи уже позднее. Но это еще не все. Внизу находилось очертание головы и плеч сфинкса, украшенного двумя перьями, символами величия, чего я никогда не видел на сфинксах.
3
Скипетр не мог принадлежать Калликрату, как полагает мистер Холли, так как был прерогативой только царской власти в Египте.
На правой стороне сосуда было написано синей краской: «Странные вещи совершались тогда на земле, на небе и на море. Доротея Винцей.»
Удивленный, я повернул обломок сосуда. Он был покрыт сверху донизу надписями на греческом, латинском и английском языках. Первая надпись гласила: «Я не могу идти. Тизиефен своему сыну Калликрату». Далее следовало факсимиле.
Этот Калликрат (вероятно, по греческому обычаю, он назван так в честь деда), очевидно, делал попытку ответить: «Я перестал думать о путешествии, так как боги против меня. Калликрат своему сыну».