Шрифт:
Предыстория
Я участвовала в очередном литературном конкурсе. Написала три страницы и застопорилась. Перед сном попросила для себя вдохновения. А под утро увидела сон: передо мной в инвалидной каталке сидела женщина. Первоначально – сон же! – думала, что это я сама. Нет, это была другая женщина, она была без ног.
Она сказала, что ей пятьдесят три года, живет в богатой стране и счастлива, хочет поведать мне свою историю. Она рассказывала, а я,
Весь рассказ родился сразу, от первой до последней строчки. Повествование было таким странным, что три дня пыталась от него отмахнуться, я ведь этой женщине ничего не обещала.
Однако потом начала работать над её рассказом. Признаюсь, было сложно, некоторые подробности я опустила; конечно, это бумага, но и она не всё может стерпеть, да и сколько всего может выпасть на долю одной женщины? Решаюсь на его публикацию, может, я все же этой женщине что-то пообещала?
Но что страннее, что непонятнее всего, это то, как авторы могут брать подобные сюжеты, признаюсь, это уж совсем непостижимо,
это точно… нет, нет, совсем не понимаю.
Н. В. Гоголь. Нос.
ОНА
Она родилась в стране, где много лет продолжается война. Завоеватели уходят и возвращаются. Они оставляют после себя как большие разрушения, так и точечные следы своего присутствия.
Мать зачала ее от белых солдат. Трем воякам доблестной армии, изнасиловавшим юную туземку, ничего не было. Несовершеннолетней девушке они сломали жизнь. В семье и в среде сородичей она превратилась в изгоя. Теперь её никто не возьмет замуж, а значит, не будет покровителя и защитника, и она будет жить, как прокаженная, в которую все тычут пальцем.
«Может самоубийство? – по мере того, как живот становился все заметнее, подумывала молодая женщина. – Но ведь грех. Для нее двойной грех, она вынашивает дитя…» Поэтому мать подарила своему будущему ребенку только одно – ненависть. Она ненавидела ребенка, который искорежил ее жизнь, лишил будущего.
Ребенок родился в срок, со светлой кожей, непохожий на других темнокожих детей селения. Молодая мать не захотела взять его на руки, лишь мельком взглянула. «Девочка», – повторила с обреченностью, не готовая не только произнести, но и помыслить слово «дочь». Может, если бы родился мальчик, ее сердце и смягчилось бы. Роженица произнесла слова, которые означали отречение от дитя, и впала в тяжелое послеродовое забытье.
Женщина-повитуха завернула ребенка в рогожку и вынесла наружу.
– Вот, – она положила на стол сверток перед сгорбленным мужчиной, – ваша внучка.
И отошла в сторону.
Пожилой мужчина, поглаживая бороду, будто успокаивая и настраивая себя, напряженно рассматривает лежащий перед ним сверток. Да, он давно все обдумал. Этот младенец – ребенок его врагов. Он поднял со скамьи заранее приготовленный прочный шнур, крепко намотал его на кисти обеих рук, наклонился к младенцу и поднес шнур к его горлу. Затянуть его на тонкой шее легко. Мало бы кто осудил его, взявшего на себя этот грех.
Но в тот самый момент, когда он прикоснулся к головке, чтобы, приподняв, накинуть петлю, младенец открыл глаза. Если бы не это, если бы ребенок этого не сделал, старик непременно осуществил бы свое намерение до конца. Кроха смотрела на него все понимающим взглядом!
Бородатый мужчина замер. Он пристально всматривался в эти цвета неба глаза. Да, это не глаза его дочери, это глаза его врага. Они смотрели друг на друга молча: ребенок в глаза старика, старик – в глаза ребенку, удерживая на хрупкой шейке шнурок. И… вот тогда старик сам не понял, почему это случилось… Вздрогнул, хват пальцев ослабел, руки задрожали, разжались и опустились, он отказался от задуманного. Очень хотел, но не стал. Не смог. Не смог бы с этим жить. Он хотел убить тех врагов, которые раздавили жизнь его дочери, но это были те, взрослые мужчины. А перед ним лежал младенец. Он сел и заплакал, затрясся в старческом всхлипе, ведь, по сути, это он не смог уберечь свою дочь.
Враги пришли на его землю. Согнали с места, разрушили дом. Убили скот, сожгли посевы. Но сейчас, когда в его руках оказалась возможность отомстить им, он не смог. Не вытирая слез, он с трудом поднялся, отошел, пошатываясь, от стола, подальше от ребенка, потом долго молился.
Повитуха видела, как хозяин дома наклонился над ребенком. Она все поняла, не выдав себя ни звуком, не вмешиваясь. Младенцы иногда рождаются мертвыми – так бывает, ей ли не знать. Это была его внучка, и родной дед вправе распорядиться ее судьбой. И когда он отошел, не решившись на задуманное, повитуха вышла из-за перегородки, завернула девочку в рогожку, предварительно сунув в рот, как соску, тряпицу, пропитанную молоком, привязала ребенка к своему телу крест-накрест платком и молча, медленно поковыляла прочь со двора. «Видно, сам аллах хочет, чтобы ты жила, кроха, – в такт неторопливым шагам размышляла она про себя, – смогла разжалобить даже этого ирода».
«Да, девочка необычная, светлокожая, светлоглазая, крепкая», – повитуха давно принимала роды и знает: такой ребенок редок, о таком ребенке женщины тайно мечтают…, и пожилая женщина решилась. Конечно, она не собиралась отдавать дитя на съедение хищным птицам или животным. Она твердо решила отнести девочку в дальний кишлак. Путь им предстоял в горы, в затерянный район, откуда она сама родом.
Почему она так поступила? А все ли свои поступки мы можем объяснить вескими причинами, пункт за пунктом перечисляя мотивы? Всегда ли так в нашей жизни бывает? Случается же порой непредвиденное, необъяснимое: в миг что-то накатит, нахлынет, восстанет, приправленным опытом прошлых жизней, и вдруг вы уже куда-то спешите и вытворяете немыслимые вещи в бессознательном порыве. А потом эти не поддающиеся логике поступки и действия, в момент возникшие и свершенные, вспоминаете с сожалением, иногда, впрочем, с благодарностью.
Девочка вела себя тихо всю дорогу, не плакала, согретая теплотой чужого тела. Кормилась через тряпицу, вставленную, как соска, в которую женщина нажевывала хлебный мякиш, смешанный с водой. Не привлекая внимания, они шли по горным тропам. Шли долго. Точнее, еле-еле тащилась повитуха. Старая женщина не рассчитала своих с годами растраченных сил: раньше-то доходила за три дня, а теперь вот ей понадобилось больше времени. За три дня до конца пути еда и вода закончились, и женщина, подкармливая ребенка, делала глубокие надрезы на своих пальцах и совала их в рот малышке.