Она
Шрифт:
Как она это сделала? Как она вообще смогла написать на своем лице слово? Сама она никак не могла этого сделать! Значит, ее рукой кто-то водил, и мудрец вопросительно возвел глаза к небу.
Лицо девочки превратилось в маску. Татуировка стала защитным символом. Временно. Взрослея, она стала чувствовать еще одну опасность, но уже не от детей, а от мужчин; ловя на себе их оценивающие, раздевающие взгляды, вздрагивала всем телом. Темные длинные одежды не спасали.
***
Наклонившись к огню, она помешивала варево ложкой, в теле ее, внизу живота, ощущалась сильная боль, а душу саднили глубокие переживания.
Не могла
Да, двумя днями ранее… Сосед подкрался к ней вечером, когда она, сидя на корточках, наводила порядок в загоне, подхватил одной рукой и приподнял. Другой рукой зажал рот, чтоб не пискнула. Она отчаянно замотала головой и, как дикий зверек, укусила его. В ответ мужчина наотмашь ударил ее кулаком в лицо. Рывком, грубо кинул на землю, навалился всем телом, придушил, жестко изнасиловал. Да, он был гораздо сильнее, этот мужчина.
В тот же вечер она вернулась в семью. Вся в слезах, с лицом, перепачканным кровью. Хозяйка, лишь взглянув на нее, все поняла.
– Можешь к нему больше не ходить, – бросила коротко. Потом, помолчав, добавила тихо:
– Вот еще что, отдохни завтра…
Сидела в задумчивости возле огня, не в силах забыть о случившемся до синевы прикусывая губы. Злость, боль! Она просто терпела. У нее была молитва, и опыт жизни показывал, что боль всегда временна и скоро закончится, она не вечна. А еще гнев, отчаяние и невозможность кому-то поплакаться! Все это выражено в ее взгляде, и, казалось, огонь от этого сильнее воспламеняется.
Она хотела, чтобы этот грубый мужчина, сосед, явился сейчас перед ней. Он больше не застанет ее врасплох! Она найдет защиту. Найдет защиту у огня! Окунёт его голову в кипящее варево! Задохнулась от злобы. Ее трясло.
Она будто прожигала очаг взглядом. Раньше смотрела на небо, любила его, но оно не защитило ее. Теперь искала спасения в огне, и в ее глазах отражались языки пламени.
Вдруг вдалеке раздался незнакомый звук, он приближался, нарастал, накатывал из-за гор. Низкий, ровный, тревожный и опасный.
Люди в кишлаке что-то поняли. Забегали, засуетились, закричали. Первыми все поняли те военные, которые с неделю как пожаловали в их селение. Раздались одиночные выстрелы.
Самолеты. Грохнуло на окраине кишлака. Задрожала земля, и девочка почти оглохла, упав на землю, обхватив голову руками, не выпуская из них ложки.
Весь мир пришел в движение, взорвался и застонал, как будто вырвались наружу ее боль и отчаяние, все, что было у нее в душе. С закрытыми глазами она кричала вместе со всем, но ей не было страшно.
Кишлак пылал и задыхался от гари и пыли. Крики, стоны, вонь, огонь – ничего нельзя было разобрать. Она продолжала лежать, поджав ноги, по-прежнему сжимая ложку в руках, как оберег.
В первый момент она подумала, что это она сотворила этот грохот, ее ярость, вырвавшаяся из груди. Но она же этого сделать не могла, никак не могла… Тогда кто? Самолеты и враги вооруженных боевиков, затаившихся здесь. Жители кишлака раньше догадались об опасности. Некоторые мужчины, снарядив караван из верблюдов и ослов, посадили на них женщин и детей, выпроводили их из селения. А о ней некому было позаботиться, и она осталась. Так кто творит эту ярость, от которой закладывает уши? Может, ее отец? Из пересудов и слухов за спиной она догадывалась, что он из чужаков, он большой. Да, большой, смелый и сильный. Он смог бы защитить, если бы только знал, что она у него есть…
Она вспомнила про соседа-обидчика: он должен быть в этой бойне уничтожен, даже если ей это будет стоить жизни! «Убей его! – твердила она в ярости, обращаясь к невидимому отцу, – убей его!»
В доме, в котором она находилась, выжили все. Напуганные, грязные, собрались возле нее и котла, в котором по-прежнему варилась пища. Но к еде никто не притронулся. Хозяин ушел, чтобы выяснить что случилось, и оценить потери от неожиданного налета. Вечером принес новости: разрушено полкишлака и среди убитых ее обидчик.
В газетах далекой страны появились новостные сводки: точечным огнем … в ущелье ... разгромлен отряд вооруженных…
Суета и неразбериха последних непростых дней были ей на руку. Она тайком проникла на хозяйскую половину, нашла наполненную всякими вещицами, нужными в хозяйстве, коробку и вытащила оттуда иголку, вдев в ее ушко самую прочную нить.
Спустя несколько дней, когда все стихло и успокоилось и выжившие селяне неторопливо приступили к восстановлению разрушенного, она сбежала, забралась на свою гору и решила зашить себя, чтоб никогда и ни один мужчина не смог больше над ней надругаться. Она села поудобнее, раздвинула ноги, задрала юбку и воткнула иголку в мягкую плоть внизу живота. Боль оказалась гораздо сильнее, чем она предполагала. Небольшая палочка, заранее зажатая между зубами, хрустнула между стиснутыми зубами. Она вытащила ее изо рта, затолкала между зубами концы платка, предварительно скрутив их в плотный, толстый жгут. Не помогло. Боль была сильнее. Из исколотых иголкой ранок сочилась кровь, грубая нитка не хотела продергиваться вслед за иголкой, ее самоистязание причиняло боль. Она остановилась, не зная, что делать дальше. Вытащила иголку из нитки. Смотрела, как две нитки свисают по ногам и по ним струится кровь. Она не догадалась взять инструмент, чтобы обрезать нитки… Полностью зашить себя не смогла – так, пару стежков…
Через несколько дней раны с нитками загноились, и хозяйка несколько дней ее выхаживала. Помогли не столько мази, сколько обнаруженные в доме бинты, таблетки, капсулы, растворы и другие лекарства, перепавшие от тех вооруженных людей, которых приютили обитатели кишлака и поплатились за это. В несчастном подростке хозяйка почувствовала собственное одиночество. И спасла, и выходила.
***
Поездка в город. Это был праздник, устроенный новыми властями. Группа селян состояла в основном из женщин и детей, им выдали новую одежду, белье, которого девушка раньше не видела. Белье ей не понравилось, сдавливало, тянуло, врезалось, и она стала мечтать о том моменте, когда освободится от него. Где-то на полпути она это сделала, стянув с себя. Оно мешало. У нее длинная черная одежда, никто бы и не заметил. Но селяне заметили.
Человек, который сопровождал группу, долго на нее смотрел. Она была выше других. Он спросил: «Девятнадцать?». Ей было семнадцать. Да, они заметили. Ее поступок как насмешка над их правилами, кощунство. Ее схватили, связали. Привели в комнату, назвав процесс «судом».
Судьей был пожилой седой мужчина в гражданской одежде, который на нее ни разу не взглянул. Он открыл какую-то запись и прочитал, что она провинилась в двух вещах. Сняв то, что на нее надели. Это была первая провинность – она обнажилась. И вторая провинность – сделать это в святом месте – еще больший грех. Его приговор – четыре года тюрьмы.