Она

Philippe DJIAN

Oh…

Я, кажется, оцарапала щеку. Она горит. Болит челюсть. Падая, я опрокинула вазу, помню, как она разбилась об пол, может быть, я поранилась осколком стекла, не знаю. На улице еще светит солнце. Тепло. Я тихонько перевожу дыхание. Чувствую, что через несколько минут накатит чудовищная мигрень.

Третьего дня, поливая сад, я увидела тревожный знак, когда подняла глаза к небу. Облако, очень выразительной формы. Я огляделась вокруг, чтобы посмотреть, не предназначен ли этот знак кому-то другому, но никого не увидела. И ничего не было слышно, только как я поливала, ни слова, ни крика, ни дуновения ветерка, ни шума машины – а ведь, видит бог, поблизости часто работает газонокосилка или трактор.

Я вообще чувствительна к проявлениям внешнего мира. Я могу просидеть взаперти несколько дней кряду, если мне почудится тревожное предзнаменование в зыбком полете птицы – возможно, под аккомпанемент пронзительного крика или мрачного карканья, – или если вдруг луч солнца ударит мне прямо в глаза, пробившись сквозь листву, или если я наклонюсь, чтобы дать немного денег человеку, сидящему на тротуаре, а он внезапно схватит меня за руку и выкрикнет в лицо: Демоны, лица демонов… но ничего, я пригрожу их убить, и они мне повинуются!.. Человек орал, без конца повторяя эту фразу с безумными глазами, не выпуская моей руки, и на обратном пути в тот день я сдала билет на поезд, моментально забыв о цели моей поездки и потеряв к ней всякий интерес, абсолютно, ибо я не кандидатка на самоубийство и не глуха к предостережениям, знамениям и знакам, которые мне посылают.

В шестнадцать лет я опоздала на самолет, перепив на празднествах в Байонне, и этот самолет разбился. Я долго об этом думала. И решила, что отныне буду принимать кое-какие меры предосторожности, чтобы защитить свою жизнь. Я признала, что такие вещи существуют, и пусть смеются те, кто предпочитает над этим смеяться. Не знаю, по какой причине, но знаки с неба всегда казались мне самыми верными, самыми насущными, и облако в форме буквы Х – достаточно редкое явление, чтобы привлечь мое внимание вдвойне, – не могло не заставить меня быть начеку. Сама не знаю, что на меня нашло. Как я могла ослабить бдительность? Пусть даже это немного – немного ли? – из-за Марти. Мне так стыдно. Я теперь так зла. Зла на себя. Ведь есть цепочка у меня на двери. Есть проклятая цепочка у меня на двери, как я могла об этом забыть? Я встаю и иду ее накинуть. Прикусываю зубами нижнюю губу и с минуту стою неподвижно. Если не считать разбитой вазы, никакого беспорядка не вижу. Поднимаюсь переодеться. Венсан придет к обеду со своей подругой, а у меня еще ничего не готово.

Молодая женщина беременна, но ребенок не от Венсана. Я больше ничего не говорю на эту тему. Толку все равно никакого. У меня нет больше сил с ним сражаться. И желания нет. Поняв, до какой степени он похож на своего отца, я чуть с ума не сошла. Ее зовут Жози. Она ищет квартиру для себя и Венсана и для будущего ребенка. Ришар сделал вид, что ему дурно, когда мы назвали цены на жилье в столице. Он ходил взад-вперед, ворча себе под нос, это стало у него привычкой. Я вижу, как он постарел, как помрачнел за двадцать лет. «Чего, в год или в месяц?» – фыркнул он, нахмурившись. Он был не уверен, что найдет деньги. В то время как считается, что я обеспечена солидным и регулярным доходом.

Естественно.

– Ты же хотел сына, – сказала я ему. – Вспомни.

Я ушла от него, потому что он стал невыносим, а сегодня он невыносимее, чем когда-либо. Я уговариваю его снова начать курить или даже бегать, чтобы выветрилась эта едкая горечь, которая так и прет из него почти постоянно.

– Извини, но не пошла бы ты, – говорит он мне. – Как бы то ни было, я сейчас на мели. Я думал, он нашел работу.

– Я не знаю. Поговори с ним об этом сам.

С ним я тоже устала бороться. Больше двадцати лет моей жизни я провела с этим мужчиной, но иногда спрашиваю себя, откуда у меня взялись на это силы.

Я напускаю ванну. Щека у меня красная, даже слегка желтоватая, как обожженная глина, капелька крови выступила в уголке рта. Я сильно растрепана – из-под заколки, которой были скреплены волосы, вывалилась добрая их часть. Я насыпаю в ванну ароматической соли. Сущее безумие, ведь уже пять часов, а с этой девушкой, Жози, я толком не знакома. Не знаю, что о ней и думать.

Свет, однако, льется в окна, невероятно красивый и мягкий, такой далекий от малейшего намека на угрозу. До чего трудно поверить, что такое случилось со мной под таким синим небом, в такую дивную погоду. Ванная залита солнцем, я слышу визг, детские игры вдали, горизонт подернут дымкой, птицы, белки и т. д.

Как хорошо! Ванна чудесна. Я закрываю глаза. Через некоторое время я не могу, конечно, сказать, что смыла все, но полностью пришла в себя. Ожидавшаяся мигрень миновала. Я звоню в кулинарию и заказываю суши.

Бывало мне и похуже с мужчинами, которых я сама выбирала.

Я прохожусь пылесосом, собрав самые крупные осколки вазы, там, где упала, – от мысли, что несколько часов назад я лежала здесь с бешено колотящимся сердцем, мне становится нехорошо. И вот, когда я собираюсь налить себе стаканчик, приходит сообщение от Ирен, моей матери, которой семьдесят пять лет и которую я не видела – и не получала от нее вестей – уже месяц. Она пишет, что я ей приснилась, что во сне я звала ее на помощь, – а я ее вовсе не звала.

Венсана, похоже, не вполне убедила моя выдумка. «Твой велосипед в отличном состоянии, – говорит он мне. – Странно все-таки». Я смотрю на него, потом пожимаю плечами. Жози вся пунцовая. Венсан живо хватает ее за руку и заставляет отложить орешки. Она, кажется, поправилась уже килограммов на двадцать.

Они совсем не смотрятся вместе. Ришар, который ничегошеньки в этом не понимает, уверял меня, что такие девушки часто доки в постели – что такое дока в постели? Пока же она ищет трехкомнатную квартиру в сто квадратных метров минимум и в интересующем ее квартале, а такого не найти меньше чем за три тысячи евро.

– Я послал резюме в «Макдоналдс», – говорит он. – Там поглядим.

Я призываю его не отступать на этом пути – или даже попытать что-нибудь посерьезнее, почему бы нет. Содержать беременную женщину недешево. «Тебе лучше это знать», – сказала я ему сразу, еще до того как он нас познакомил. «Я не спрашиваю твоего мнения, – ответил он. – Плевать я хотел на твое мнение».

Он так ведет себя со мной с тех пор, как я ушла от его отца. Ришар – прирожденный трагик. А Венсан – его лучший зритель. Когда мы встаем из-за стола, он снова смотрит на меня с подозрением. «Да что с тобой? Что не так?» Я, конечно, продолжаю об этом думать, эти мысли не оставляли меня весь обед. Я спрашиваю себя, выбрали ли меня случайно или выследили, может ли это быть кто-то, кого я знаю. Их разговоры о квартплате, о комнате для ребенка мне неинтересны, но меня восхищает то, что они проделывают – пытаются проделать – этот фокус, состоящий в том, что их проблема становится моей проблемой. Я смотрю на него с минуту, пытаясь представить выражение его лица, если бы я рассказала ему, что со мной случилось сегодня днем. Но это не в моей компетенции. Представлять себе реакции моего сына мне больше не дано.

– Ты что, подралась?

– Подралась, Венсан? – Я слегка прыскаю. – Подралась?

– Сцепилась с кем-нибудь?

– О, послушай, не глупи. У меня нет привычки «сцепляться» с кем бы то ни было.

Я встаю и выхожу к Жози на веранду. На воздухе хорошо, но, несмотря на вечернюю прохладу, она обмахивается, потому что ей душно. Последние недели всего ужаснее. Я не пошла бы на это еще раз ни за что на свете. Живот бы себе взрезала, лишь бы положить конец пытке. Венсан это знает. Я никогда не пыталась приукрасить этот эпизод. Всегда хотела, чтобы он знал. И не забывал. Моя мать то же самое говорила мне, и я от этого не умерла.