Она
Шрифт:
Темная машина припаркована возле моего дома, чуть поодаль, полускрытая массой еще не опавшей листвы. Уже второй вечер я ее вижу. Вчера мне не хватило мужества, и я тянула время. Сегодня вечером я готова. Давеча, когда она припарковалась, я стояла у окна, промывая рис. Я подалась вперед.
Уже недостаточно светло, чтобы различить кого бы то ни было внутри машины, – я вообще никого не вижу, луна светит лишь бледной четвертушкой, тусклой от облачной дымки, тянущейся ввысь, – но я знаю, что он там, за рулем, что его мысли направлены ко мне, что они отчаянно ищут, как бы до меня добраться.
Я спокойна. Сосредоточена и напряжена. Мне не страшно. Я уже не раз имела случай убедиться, что страх как рукой снимает, когда отступать некуда, а я как раз в такой ситуации. Я полна
Вдруг – я не верю своим глазам – вспыхивает огонек зажигалки. «Он шутит!» – ахаю я, совершенно ошеломленная.
В одиннадцать он закуривает третью сигарету. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать от злости. Больше терпеть невозможно. Забыв о всякой осторожности, обо всех мерах безопасности, я решаю выйти к нему, коль скоро он не идет ко мне. Я приоткрываю дверь, присев на пятки, и, кусая губы, выскальзываю наружу. Огибаю дом, чтобы зайти ему с тыла – дыхание перехватывает, ноги дрожат, зубы сжаты, – вооруженная фонарем, аэрозолем и моим неудержимым желанием покончить с этим.
В память о нем во мне осталось лишь слабое жжение да несколько бледнеющих синяков, но важно не то, что я чувствую физически, – повторюсь, я имела опыт, который считаю много худшим, если ограничиться проникновением stricto sensu [2] , – важно, что я чувствую душевно, важно, что он взял меня силой, вот что вооружает сейчас мою руку.
2
В строгом смысле (лат.).
Я хочу воспользоваться эффектом неожиданности, взять пример с него. Я была еще в шоке, когда он придавил меня к полу, мое сердце еще не забилось вновь, когда он рвал на мне трусы, и я еще не поняла, что со мной случилось, когда он вошел в меня и овладел мной.
Я глубоко вдыхаю. Собираюсь с силами. Думаю, а не повернуть ли назад, молча кривя рот, потом моя рука и армейский фонарь одновременно описывают дугу, и стекло со стороны пассажира разлетается вдребезги.
Слышится крик, но я уже обрызгиваю салон, просунув руку внутрь, – и реально так близка к оргазму в эту секунду, когда опустошаю баллончик, направив струю на скорчившуюся на сиденье фигуру, что не сразу узнаю беднягу Ришара, который, кажется, близок к обмороку, однако исхитряется открыть пассажирскую дверцу и со стоном вываливается на дорожку.
Я и забыла, ведь Ришар – тот самый человек, что озабочен моей безопасностью при всей натянутости наших отношений, и жалею, что задела его по поводу его работы, хоть это и было необходимо. Глаза его выглядят ужасно: красные, распухшие, налитые кровью. Я отвожу его, сам он вести не способен.
В его жизни есть женщина. Вот мне и представился случай это узнать. Машина, в которой я разбила стекло, принадлежит ей.
Не то чтобы я ревновала. Мы с Ришаром расстались почти три года назад, и я тут же постаралась подсунуть ему пару-тройку женщин, чтобы сделать для него испытание разводом как можно менее мучительным. Я не ревную, но мне это и не безразлично. В его среде много женщин, этот мир манит их, и всегда находилась одна или другая, считавшая, что сценарист, который пару раз имел успех и знаком со всеми, а вдобавок еще недурен собой, заслуживает интереса. Я также не хотела, чтобы они были слишком умными, с таких станется обглодать мужчину до костей, строить макиавеллиевские планы. Я остерегалась тех, у которых большие груди, но также и тех, что читали Шервуда Андерсона и Вирджинию Вулф, такие сожрали бы его в один присест.
Элен Закариан. Я пишу протокол о происшествии на имя этой женщины.
– Это просто подруга, не моя подруга, – говорит он.
– Я тебя ни о чем не спрашиваю.
Я подписываю протокол и кладу его в бардачок, а он смотрит на меня слезящимися больными глазами. Разжалобившись, я улыбаюсь ему. Поднимаюсь на минутку, чтобы вызвать такси. Пока он, намочив салфетки холодной водой, делает себе компрессы, я быстро осматриваюсь и, хотя не вижу одежды или вещей, говорящих о присутствии женщины, чувствую, что женщина здесь живет или, по крайней мере, проводит некоторое время. Я даже иду дальше: она была здесь всего несколько часов назад.
Я узнаю больше от Венсана, который явно расположен поговорить со мной о новой спутнице своего отца. Он преувеличенно удивляется. Я не в курсе? Как? Пять минут назад на нем еще была желтая рубашка, темно-синие брюки и красная каскетка с вышивкой «Макдоналдс», надвинутая на глаза, а я смотрела с тротуара, как он вытирает столы, собирает подносы, точно бродяга среди руин, и мне пришлось отвернуться. Прохладный ветер веет вдоль проспекта невидимым пламенем.
Я приехала со встречи с писателем, который согласился написать сценарий по своему роману, сделав быстрый подсчет. Интересный малый, которого я решила не упускать из виду.
Если верить Венсану, они вместе уже несколько недель, и она намного моложе меня. «Я не понимаю, почему он тебе этого не сказал».
Это одновременно странно и ясно – как и для него, разумеется.
Нас разделяют два этажа. Элен Закариан работает на тридцать втором, в «Гексагоне». AV Productions – на тридцатом. Венсан думает, что мы можем договориться и вместе обедать, но мне не смешно.
Как себя чувствует Жози? Хорошо. Она огромная. Прибавила тридцать кило, может, и больше. Она уже почти не может двигаться и все время лежит перед телевизором. Коснувшись его руки, я спрашиваю, уверен ли он в себе. Он бросает на меня презрительный взгляд и отталкивает мою руку, как будто это какая-то мерзость, – вот неблагодарный, ребенок, которого я носила в себе, сделала от и до, извлекла из небытия!
Я немного злюсь, что меня держали в стороне, тем более что я этого не ожидала. Меня слегка беспокоит мысль, что Ришар может заново устроить свою жизнь.
Ох, вот я и деморализована на весь остаток дня. На всякий случай связываюсь с Анной, но отклоняю ее приглашение, узнав, что вернулся Робер – это нездоровое кривлянье, которому мы регулярно предаемся перед ней, чтобы не выдать себя, и которое, по его словам, «добавляет перчику» в нашу связь, стало теперь для меня пыткой.
Темнеет, и я пытаюсь поработать или посмотреть фильм, но машу рукой, не в силах сосредоточиться. Я выхожу. Хочу выкурить сигаретку на улице, но остаюсь у двери, и мой «ангел-хранитель» со мной. На дворе декабрь, и уже не прохладно, а впервые холодно, ночь чернильно-черная, небо совершенно чистое, тонкий лунный серпик, как стальная проволока, почти не светится. Уже поздно. Погруженные в безмолвную темноту, окрестности выглядят угрожающе. А между тем эта угроза манит, держит в напряжении, электризует в самой глубине моего существа. Да, боюсь, что я схожу с ума, боюсь, что мне хочется, чтобы он был здесь, притаился в темноте, пусть появится, пусть мы сцепимся, то-то я схвачусь с ним, изо всех моих сил, ногами, кулаками, зубами, вцеплюсь в его волосы, привяжу его голым к подоконнику. Господи, как могут возникать у меня такие жуткие мысли?
Будь я благоразумной женщиной, я бы перестала платить за квартиру матери и поселила бы ее в моем доме. Мой бухгалтер, мужчина непрезентабельной внешности с плутоватым взглядом, но всегда умеющий дать хороший совет, призывает меня смотреть в будущее с осторожностью, и это он подсказал мне эту мысль насчет квартплаты Ирен. Будь я благоразумной женщиной, я бы, наверно, на это решилась, но благоразумию здесь места нет, у меня просто не хватит больше энергии, чтобы жить с ней под одной крышей, – ни вкуса, ни терпения, ни желания. Я качаю головой. Я сознаю, что тучные годы остались позади, что наш белый хлеб мы съели весь, что следует обезопасить себя, сократить расходы, экономить и т. д., но порой лучше умереть, чем жить наполовину, в безумии и постоянном раздражении. Я говорю ему, что подумаю.