Онега
Шрифт:
В селе Ряпусове мы зашли поглядеть на курную избу. Курная, рудная, изба по-черному давно уже стала уникальнейшей редкостью. Колхозник из центральных областей России не поверит, что еще существуют избы без труб, избы, где дым из печи выходит прямо в комнату и стоит угарным, едким облаком под потолком. Одну такую избу вывезли не так давно из Каргопольского района в Ленинград для музея. Если не ошибаюсь, последнюю избу в Каргополье. Здесь же они сохранились потому, что раньше в этом селе жили кожевники. Они вывешивали под потолком сырые кожи, и дым, наводнявший избу, сушил их. Нетрудно представить, какая вонь стояла тогда в этих избах. Давно уже в Ряпусове не занимаются обработкой кож, а курные
Я сказал: почти не живут в них. Одна из курных изб все же обитаема. В ней доживает свой век горбатый старичок Петр Иванович, по отзывам окружающих — добрая душа, в меру своих скромных сил хлебосол, любитель выпить.
Мы не застали его дома, он пропадал на озере. Обычная изба, и, как в лесной избушке Ивана Васильевича, потолок блестяще-черный от копоти, черны и бревна стен до низеньких окон, закопчена наполовину и сама печь. Эта печь, белая снизу, глянцевито-черная сверху, выглядит странно — кирпичный горб, ничем не соединенный с потолком, тяжелый двухцветный холм посреди горницы. Пристроить трубу нетрудно и, во всяком случае, недорого, но хозяин не хочет. Всю свою жизнь он прожил под мрачным, черным без просвета, черным, как только может быть черна темнота глухого подземелья, потолком, привык к нему, привык к едкому, заполняющему избу чаду, привык и хочет прожить остатки дней в этом угарном дыму, под угрюмым потолком. Трудно со стороны понять его, своего рода, равнодушие к жизни.
С Кенозером пора расставаться. Последний наш вечер, последний раз мы пьем чай из сладкой кенозерской воды. Здесь в колодезной и родниковой воде стирают белье, а для питья носят ведрами из озера.
Мы расплатились за все хлопоты с Иваном Васильевичем, и после этого на него нашло благодушно-сентиментальное настроение. Он не перестает повторять.
— Самое главное в жизни — это друзья. С друзьями нигде не пропадешь. Друзья везде выручат…
Есть слух, что завтра в Ряпусово придут машины. Нам надо непременно попасть на них. Если упустим случай, кто знает, когда еще появятся машины на берегах Кенозера, отделенного от всего света непролазным бездорожьем.
Три могучих трехосных грузовика прибыли из райцентра к берегу Кенозера. Даже им, способным продираться по самым разбитым дорогам, нелегко досталось это путешествие. Они двигались все время вместе — утопала в грязи одна машина, две другие на тросах вытаскивали ее. Метр за метром ползли они ощупью, километр за километром брался с отчаянными усилиями — на самой малой скорости по раскромсанным колеям, через овраги, через болота, с объездами по пахоте. Так, таща друг друга, они привезли к Кенозеру новую партию мешков ржи.
Сейчас мешки лежат на берегу. Драгоценный груз уже только потому, что его с таким трудом пришлось доставлять сюда. Многие из мешков лопнули, зерно ленивыми струйками стекает прямо на грязную, выбитую копытами коров и сапогами людей землю.
Что за мешки ржи? Быть может, на берегах Кенозера голод и геройские шоферы спасали людей от смерти? Нет, в любом магазине свободно продается хлеб, а в будничной жизни села Ряпусова, в облике редких прохожих, в беспечном смехе ребятишек, возящихся возле лодок, не ощущается трагедии. Просто пришла пора озимого сева, эти мешки ржи — семена для полей кенозерских колхозов.
Их возят уже не первый день. Не три, а десятки машин проделали тяжелый путь от райцентра к Кенозеру. Еще не все привезено, еще многим машинам придется продираться сюда по непролазной грязи.
Какой утомительный труд! Сколько изводится бензину! Как изнашиваются машины! А потери зерна при перевозках!.. Вот и сейчас из разорванных мешков лениво течет рожь на грязную землю.
А в прошлом году после уборки урожая, по еще более непролазным дорогам, по осеннему дождю другие ли машины или те же самые увозили рожь в районный центр. Увозили, сдавали, хранили на складах, чтоб опять привезти обратно.
Для чего это? Какой тайный смысл в этих ожесточенных перевозках? Смысл — цифра в сводке. Важно, чтоб она была достаточно высока, чтоб била в нос начальству, чтоб потом не ругали за невыполнение плана. Семена так семена, греби их подчистую, не оставляй ни единой горсти, вывози все, что можно! Вывози, чтоб опять по бездорожью, с величайшим трудом, с потерями привезти обратно.
Стоят заляпанные грязью, утомленные машины, шоферы собираются гнать их в обратный путь порожняком. Их многотрудный груз лежит на берегу озера, скоро за этими мешками приедут лодки и баржа, развезут их по колхозным амбарам.
Можно ли оправдывать это?.. Да, найдутся такие, кто решительно, с возмущением примется возражать: упрощенчество! Дело обстоит куда сложнее! Была, мол, дождливая осень, собирали проросшее зерно, семена из такого зерна оказались недостаточно всхожими, ими нельзя сеять! Следовательно, пришлось увезти, на место их доставить вот эти — всхожие, выросшие при более благоприятных условиях.
Хорошо, пусть даже так. Хотя здесь каждый год, плох он или хорош, семена забираются подчистую, потом вновь привозятся. Но при любой осени в любом колхозе можно выделить специальные семенные участки, за которыми бы уход был лучше, с которых бы зерно убиралось быстрее, не запускалось бы под гноящие дожди глубокой осени. Даже, из общей массы поспевающих хлебов всегда можно выбрать быстрее созревающие участки, вовремя сажать их, сохранить семена. Это дешевле бы обходилось, чем возить мешки туда и обратно. Да и что толковать — семена есть семена, они должны быть у каждого, кто собирается вновь сеять, — истина первобытных земледельцев. Но нет, а цифра в сводке, а рапорт о выполнении плана? Для перестраховки лучше возить туда и обратно.
Сева Перченков, как истинный горожанин, сначала не обратил внимания на эти сброшенные в кучу мешки, а когда узнал, почему они здесь, рассказал историю уже с другим колоритом, происшедшую в другой обстановке, но все с теми же героями сегодняшнего дня, для которых росчерк пера на бумаге, означающий «выполнено», важнее народных средств, здравого смысла, государственных интересов.
Заканчивали строительство одного московского проектного института. Внутренность здания отделывалась с размахом. В обширном фойе был настлан мраморный пол. Но тут пришло сообщение: «Необходимо вести борьбу против излишеств в строительстве». Решение верное, оспаривать не приходится, людям больше нужны простые, благоустроенные квартиры, чем затейливые колонны, лепные карнизы и прочая дорогостоящая помпезность. А мраморный пол?.. Разве это не излишество? Разве это не улика против здравого решения? И на сверкающий мрамор выливаются бочки липкого гудрона, пышный мраморный пол покрывается скромным паркетом. Выполнено! Нет никаких излишеств!
Сколько таких ретивых исполнителей, добропорядочных расхитителей народного добра, этих новейших создателей потемкинских деревень, этих распорядителей, сменивших человеческую голову на пустопорожний органчик, безотказно произносящий «есть», «выполнено»! — сколько их еще сидит в нашей жизни и как дорого обходится их деятельность государству! В уголовный кодекс стоило бы внести статью, наравне с воровством и жульничеством наказывающую за бездумное исполнительство, за перестраховку.