Они были не одни
Шрифт:
— Что нового может быть у нас в селе, друг? Все по-старому. По-прежнему ходим голодные и босые, хоть и трудимся с утра до ночи, как подъяремные волы. И в семьях у нас нету мира: целыми днями ругаемся со своими женами — все бедность виновата… — Тут он оборвал свою речь и, обратившись к незнакомцам, неожиданно спросил: — А не скажете мне — кто вы такие и чем занимаетесь?
Все расхохотались над простодушием и непосредственностью осторожного крестьянина.
— Не бойся, Гьика, ты не смотри, что они сегодня в галстуках. Это наши друзья, — успокоил его Али.
— Если
Это замечание Гьики произвело впечатление. Гость с нарядным галстуком одобряюще хлопнул его по плечу:
— Браво, Гьика! Хорошо ты это сказал.
А Гьику разбирало любопытство: чем же все-таки занимаются эти два новых товарища? Он вполголоса спросил у Али:
— Ты мне, может быть, объяснишь, кто эти люди?
— Ах, Гьика, я совсем позабыл познакомить тебя! Вот этот, — он показал на широкоплечего, — учитель средней школы. Звать его Мало. А вот этот, — он показал на худого, — Зенел, подмастерье у портного. Довольно с тебя?
«Учитель, подмастерье, значит — трудовой народ!» — решил Гьика и, успокоившись, обратился к новым друзьям:
— Скажу вам откровенно, до того как я познакомился с Али, здесь у меня, — он постучал по лбу, — была неразбериха, многого я не понимал, зато теперь разбираюсь. Что и говорить, люблю побеседовать с образованными и знающими людьми!.. А у нас в селе — темнота, мрак… Да и что требовать от крестьян, если они не знают грамоты? — горестно закончил он.
Учитель и подмастерье были близкими друзьями Али и пришли сегодня к Стири, чтобы познакомиться с Гьикой и через него наладить связь с крестьянами.
Когда жена Стири ушла в соседнюю комнату укладывать детей, Али заговорил о цели их сегодняшней встречи. И Гьика сразу же убедился, что это изможденное лицо с желтыми провалившимися щеками и потухшими глазами может внезапно оживиться, и в этих глазах вспыхивает яркий блеск, и эти уста произносят слова, каких Гьике до сих пор не приходилось слышать, — слова, полные возмущения и гнева, слова, которые заставляли Гьику дрожать от ненависти к чиновникам и беям. Этот с виду болезненный человек на глазах у Гьики вырастал, становился крепким и несгибаемым, подобно стали. На многие годы запомнил Гьика эти слова Али:
— Разве справедливо, разве законно, что один человек, какой-то бей, владеет огромным поместьем с полями, пастбищами, лесами, виноградниками, которых не охватить глазом, — в то время как тысячи других людей, в поте лица своего возделывающих и обрабатывающих эти угодья, должны ютиться в тесных хибарках и не имеют ни единой пяди своей собственной земли, а обрабатывают землю другого? Знай, Гьика, что вы, крестьяне, — рабы своих беев, так же как Стири и Зенел — рабы своих хозяев и работодателей. Можно сказать, что большая часть населения нашей страны — это рабы, работающие, как волы. Но сбросить с себя ярмо этого подлого рабства можно, только объединившись в борьбе против своих поработителей, как это сделал трудовой народ России…
Всю ночь провели они в горячей беседе, которой Гьика не забудет никогда в жизни. Разошлись на рассвете, Гьика уходил из дома Стири другим человеком, сильным и закаленным.
«Нет такого непреложного закона, чтобы бедняки были обречены на вечные страдания. Они сами должны отвоевать свое счастье у тех, кто украл его у них. Они должны быть беспощадны к врагам, в особенности к первому и главному врагу всего села — к Каплан-бею!» — Так думал Гьика, возвращаясь из Корчи в родное село.
* * *
После этого разговора Гьика попытался сблизиться с наиболее сознательными крестьянами у себя в селе. Заводил с ними беседы, как его научили товарищи в Корче. Впрочем, теперь он и сам уже легко находил примеры из жизни родного села, которые подкрепляли его мысли. Куда бы он ни шел, непременно говорил о невзгодах и лишениях, выпадающих на долю крестьянского люда. Вот и теперь, возвращаясь с дядей Коровешем из пастушеского стана, Гьика заговорил с ним об оброке, за которым бей со дня на день должен был пожаловать из Корчи.
Коровеш — закурил и бросил взгляд на видневшееся вдали село.
Селение Дритас насчитывало шестьдесят дворов, восемьсот душ. Оно было расположено треугольником в узкой лощине, окруженной с трех сторон горами, а с четвертой перед ним расстилалось озеро. Через село протекала небольшая мелководная речушка. Сельские домики издали напоминали жалкие землянки; лишь пять или шесть из них имели черепичные кровли. В центре села стояла маленькая церковка с колокольней, рядом с ней находилось старое кладбище. Перед церковью была расположена сельская площадь, окруженная шелковичными деревьями, ее называли «площадь Шелковиц».
Сейчас, когда Коровеш смотрел на родное село, далеко внизу, над полями, остался легкий, постепенно рассеивающийся утренний туман. Сожженные солнцем, пожелтевшие колосья покачивались, колеблемые ветром. Еще дальше зеленели виноградники, а за ними расстилалось озеро с такой блестящей поверхностью, что, даже если смотреть на него издали, становилось больно глазам. На противоположном берегу высились утесы, а посередине озера находился небольшой островок, напоминавший сказочный корабль, ставший на якорь среди моря. На погосте над чьей-то могилой склонились старухи. Из виноградников, расположенных у самой дороги, доносились смех и возгласы девочек. Забравшись на черешневое дерево, они рвали ягоды и сбрасывали их подругам.
Оглядев всю эту панораму, Коровеш печально проговорил:
— Вот что я тебе скажу, племянник! Нам никогда не поднять головы. Места наши прокляты, и мы прокляты вместе с ними. Мало того что земля плохо родит и мы всегда недоедаем, так еще бей сдирает с нас последнюю шкуру, отравляет нам жизнь. Разве не так? А ты еще рассказываешь, что наступит день, когда все изменится к лучшему! У нас и опорок-то нет, а ты сапоги захотел. Выкинь это из головы! Перестань болтать вздор, а то, смотри, накличешь беду!..