Они должны умерерть
Шрифт:
У других полицейских был немного иной стиль одежды. Например, на Энди Паркере, который поленился бы прилично одеться даже на свои собственные похороны, были надеты широкие нейлоновые брюки и спортивная рубашка, выполненная, несомненно, в честь образования на Гавайях штата. Этот шедевр изображал сомнительного поведения девочек, покачивающих бедрами; бочкообразная грудь Паркера была удобным местом для занятий серфингом, а цвета его рубашки можно было сравнить разве что с «римскими свечами» [4] . Паркер, который всегда выглядел небритым, даже когда тщательно брился перед подачей рапорта, сейчас был занят тем, что печатал на машинке. Он колотил по ней так, что удар его одного пальца можно было сравнить
4
Род фейерверка.
– Никаких остановок, – бормотал он сердито, – я должен допечатать этот чертов рапорт.
– Рад видеть тебя живым и здоровым, – приветствовал его Карелла.
– Ты, наверное, родился в рубашке, – произнес Карелла. – Пепе просто чувствовал себя великодушным. У него было оружие и тебе чертовски повезло, что он вас всех не перестрелял.
– Он еще неопытный щенок, – Паркер посмотрел на Кареллу.
– Я бы на его месте прихлопнул сначала всех полицейских, а затем подстрелил нескольких прохожих. Но Мирандо еще зеленый. Он вычислил, что его дело – швах и что у него нет никаких шансов.
– А может, вы ему просто понравились, – пошутил Карелла. – Может, он вычислил, что вы слишком благородны, чтобы застрелить его.
– Все может быть, – согласился Паркер и выдернул рапорт из машинки. Он не любил Кареллу. Он все еще помнил, как однажды, в марте, они подрались. Их поединок закончился внезапно, когда Фрэнк Эрнандес напомнил им о присутствии лейтенанта. Но Паркер не привык останавливаться на полпути. Вполне возможно, что Карелла забыл об этом инциденте – хотя навряд ли. Но Паркер был не тем человеком, который мог забывать и никогда не забудет, пока не поставит все точки над i. Мысленно возвращаясь к тому мартовскому дню, он подумал, как странно, что они опять (в том же составе) собрались в этой комнате, и почему тогда Карелла обиделся на случайное замечание, сделанное Паркером Эрнандесу. Черт побери, отчего люди такие ранимые? Он бросил рапорт на стол и направился к бачку с охлажденной водой.
Фрэнк Эрнандес, третье действующее лицо истории, которая произошла в один из мартовских дней, стоял сейчас у открытого ящика картотеки. Только тогда была весна, а сегодня – жаркий июльский день. На нем были надеты темно-синие брюки и светлая рубашка с короткими рукавами. К груди была пристегнута кобура, из которой торчал «кольт» 38-го калибра. Это был широкоплечий, загорелый мужчина с прямыми темными волосами и карими глазами, в которых отражалась возможность быть оскорбленным, и как результат – он всегда был к этому готов. А как нелегко приходилось работать пуэрториканскому полицейскому в районе, где проживало очень много людей его национальности! Но это вдвойне нелегко, если ты родился и вырос на улицах своего участка. И какие бы конфликты ни происходили между Эрнандесом и его земляками – он и полиция всегда составляли одно целое. Наверное, его нельзя было назвать счастливым человеком.
– Что ты думаешь об истории с твоим приятелем? – спросил Паркер, стоя у бачка.
– Каким приятелем? – поинтересовался Эрнандес.
– Я говорю о Мирандо.
– Он мне не приятель, – ответил Эрнандес.
– А здорово мы охладили вчера его пыл, – Эрнандес наполнил бумажный стаканчик, Паркер отпил из него, затем вытер рукой губы. – Нас пятеро вошло в ту квартиру, а этот сукин сын вытаскивает из рукава свою пушку и целится в нас. Вшивый подонок. Он оставил всех нас в дураках. Читал сегодня? «Мирандо обводит полицейских». Об этом мерзавце пишут все газеты.
– И все же он мне не приятель, – твердо повторил Эрнандес.
– Ну-ну, – Паркер хотел развить свою мысль дальше, но неожиданно перевел
– Что за женщина приходила к тебе? – спросил он.
– Ее зовут миссис Гомес.
– Что ей нужно?
– У ее сына какие-то неприятности. Она хочет, чтобы я с ним поговорил.
– Какого дьявола? Ты что, священник?
Эрнандес пожал плечами.
– И ты что, собираешься пойти? – спросил Паркер.
– Пойду, как только закончу со своими делами.
– Наверное, ты все же священник.
– Наверное, – ответил Эрнандес.
Паркер подошел к вешалке и снял с крючка темно-голубую панаму.
– Я собираюсь отлучиться. А ты, если что-то услышишь, скажешь.
– Ты о чем? – спросил Карелла.
– Все о том же. Об этом подонке Мирандо. Не мог же он раствориться в воздухе? Наверняка, нет. Если бы ты был на его месте, куда бы ты убежал?
– В Россию, – ответил Карелла.
– Знаешь, я все же думаю, что он вернулся. И находится где-то здесь поблизости. После того, как мы его не схватили, навряд ли он будет искать пристанище в Риверхеде. Куда ему остается бежать? Домой. Домой, в 87-й участок. И если он где-то неподалеку, держу пари, здесь каждому известно о нем. Так что, Энди Паркер будет действовать по обстоятельствам. – Подойдя к столу, он открыл верхний ящик, достал оттуда запасную кобуру с револьвером и пристегнул ее у правого кармана.
– Не слишком гни спину, – произнес он уже в проходе. – Думаю, ты и не нуждаешься в этом совете.
Его шаги отозвались эхом в длинном коридоре. Эрнандес смотрел вслед спускающемуся вниз по железным ступенькам Паркеру. Отведя взгляд, он заметил, что Карелла наблюдает тоже, но за кем-то другим. Их взгляды встретились. Никто не сказал ни слова. Молча они принялись за работу.
Ацусена Гомес принадлежала к тем счастливым людям, которые, родившись красивыми, оставались такими всегда, какие бы злые шутки ни выкидывала с ними жизнь. В переводе с испанского ее имя означает «Белая лилия», и оно очень подходит ей, так как кожа этой женщины была белой и гладкой, а лицо, тело как будто вобрали в себя всю изысканную красоту и королевские привилегии этого цветка. Самым примечательным в ней были раскосые карие глаза, придававшие экзотический облик другим божественным чертам ее овального лица. У нее был аккуратный и прямой нос, а у рта пролегла складочка печали – свидетельство каких-то неприятностей в ее жизни. Не прибегая к диете, ей удалось сохранить хорошую фигуру, что служило предметом восхищения многих мужчин в ее родном Пуэрто-Рико. Ей исполнилось сорок два года, и она хорошо знала, каково быть женщиной; она познала счастье и печаль материнства. Ее нельзя было назвать высокой, и, может быть, это был единственный недостаток в ее прекрасном облике. Но сейчас, когда она стояла у кровати своего сына и смотрела на него, она казалась высокой.
– Альфредо?
Она не дождалась ответа. Он лежал, вытянувшись на кровати и уткнувшись лицом в подушку.
– Альфредо?
Он даже не повернул головы.
– Мама, – пробормотал он. – Пожалуйста, не надо.
– Ты должен выслушать меня. То, что я сейчас тебе скажу, очень важно.
– Мне безразлично, что ты скажешь. Я сам знаю, что мне делать, мама.
– Ты должен пойти в церковь, ты это хотел сказать?
– Si.
– Они хотят расправиться с тобой.
Он неожиданно поднялся с кровати. Это был шестнадцатилетний юноша, унаследовавший от своей матери светлую кожу и большие карие глаза. Его щеки уже прорезал редкий пушок. Скорбная складка, такая же, как у матери, пролегла около его рта.
– Я хожу в церковь каждое воскресенье, – сказал он просто. – И сегодня я тоже туда пойду. Они не посмеют остановить меня.
– Они не будут останавливать тебя. Они просто расправятся с тобой. Они так сказали?
– Si.
– Кто сказал так?
– Ребята.
– Какие?
– Мама, это тебя не касается, – жалобно произнес Альфредо. – Это...
– Зачем? Зачем им это надо?
Альфредо не ответил. Не отрывая взгляда от матери, он продолжал молчать.
– Почему, Альфредо?