Они лезут
Шрифт:
Я знала, что не одинока в своих чувствах. Пашей интересовались многие. Он любил всех одинаково или не любил вовсе. Конкуренция за сердце Пашки (или что у него стучало?) росла с каждым днём. Он разбрасывался улыбками и шутками. Я упорно пыталась разглядеть в этом безобидном флирте хоть каплю настоящего чувства. Глупо? Но это поддерживало во мне жизнь.
Я не могу выразить Паше, насколько скучаю и практически не живу без него. Ему надоело, что я липну, точно сыпь, пытаюсь завладеть им и замкнуть свою реальность на него. Я иногда выскакиваю навстречу – он пятится, отводит взгляд. Я сама себя боюсь. «Пашка» – единственное нормальное слово в моей голове. Но что я сделала? Он ещё не видел мой алтарь любви из коллажа фотографий, где все лица вырезаны, кроме его. Себя я заклеила большими цветками, вырезанными из тетрапаков. Я грущу на балконе, но мне не скучно. На запотевших окнах рисую сердечки. Надеюсь, эта арт-терапия меня спасёт от жизненного
– Бабушка, тебе нравится? – я протиснулась в квартиру с балкона.
– А ты примерь, и посмотри! Это ж шик! – она ползала по дивану, как большой белый стог.
Бабуля представляла себя байлаорой – не меньше. Её руки выписывали замысловатые пассы. Она вылежала на диване столько энергии, что не знала куда себя деть, и больше кряхтела, чем танцевала. В ней горело желание тряхнуть костями, а не красиво двигаться. Её упорство завораживало. Пальцы чуть ли не сгибались в обратную сторону, а ноги путались, как голодные мыши. Я невольно двигалась в такт. Хотелось помахать руками, чтоб развеять едкий быт и немного сблизится.
– Лови её, лови! – бабуля всплеснула руками и загоготала. Сорочка маленького размера выпорхнула, как лист фанеры, запущенный с вертушки. Я побежала. Взбесившейся тряпкой управлял костлявый палец бабки с надломленным ногтём. Я была уверена за мной охотилась сорочка. Глаза бабки горели нездоровым блеском. Её подпитывал мой страх. Звук хлопающих крыльев не отставал. Сорочка взлетала и билась о мою спину – и так несколько раз. Смех раскатистый, как молот, меня чуть не загонял до смерти. Я пришла в себя уже на балконе. Бабка трясла косметичку в поиске прошлой жизни…
Веки Бога, кому я молилась (через боль, с отчаянием в бреду), наконец-то вскинулись в мою сторону. Пашка попался в мои сети. Марафон улитки закончился! Я долго и упорно шла: мыла полы, таскала мусор, чтоб быть допущенной к священным спискам школьных прогульщиков, штрафников и … проблемных детишек вроде меня. Мне позволили разбить на пары список. Пашка удивился, когда ему досталась я, но со списком не поспоришь. Красить бордюры – дело нехитрое, но именно с Пашкой пришлось помучиться. Теперь мне не придётся больше ничего придумывать! Естественные просьбы – подержи, размешай, подстрахуй – сплетут из нас прочный дружеский узел. Шорох старых газет гасил мою боль. Я гадала – тыкала пальцем в газеты и зачитывала случайную фразу: «Вместе навсегда!», «Путешествие вдвоём». Сердце выписывало картины будущего с Пашкой. И все мои гадания сбылись! Пашка рядом! Он наблюдает, как я тружусь, но даже не догадывается, как мне пришлось попотеть, чтоб мы оказались вместе хоть ненадолго.... Этот день пропитанный ожиданиями я запоминала в мельчайших штрихах, шорохах, так всё и было, как представлялось, картинки летели как из автоматной очереди. Это устроило в моей душе такую свалку, что квартирка бабули казалась праздной залой с упорядоченной грязью, пустыми флакончиками и дорожками из мух. Пашка не подведёт. Я выучила все его привычки – он логичен до крапинки. Я предвкушаю каждый его шаг. Разводит краску и посматривает. Я держусь, чтоб не броситься помогать ему. Как антенна, я навожусь на его движения, размеренные, ленивые, но мысли кусают: «Почему ничего не происходит?». Люди не живут в вакууме, а общаются. Он держит дистанцию, как при холере, зная, что я как стружка липну на его голос. Пашка, как партия краски, утёк. Он произнёс: «Скоро буду».
Мои руки ослабли, язык обессилел. Я не нашла, что сказать в ответ. «Куда? Зачем?» Столько раз представляла, как я говорю, говорю… ничего конкретного. Я носилась со своим манифестом любви, как резаная, по каждому поводу. Будь то Пашка или бабусино восстание с дивана, мне вечно что-то мешает сформулировать мысль. Я испугалась, что наконец-то решусь, но моё признание будет воспринято в штыки.
Шум в голове. Я проваливалась в стратегическую яму. Будущее, которое я представила до мельчайших пикселей, не подчинялось мне. Уход Пашки – это поворот к новым корчам. Туман стелется и лезет в глотку. Я не могла, ни крикнуть, ни вздохнуть. Воздух застыл, и только царственные клубы, подобно крови умирающего монарха, перекатывались, сверкая зловещим завещанием: «Скоро, дети, скоро…». Разум колыхался в глубоком уединении – на кровле мыслей, где никого не существует, даже собственной души. Невидимая сила, будто петля другого измерения, подсекла меня – я опустилась на колени и подняла глаза. Вместо асфальта – сияющая гладь, на унылых клумбах пылали лиловые огни. Ни солнца, ни фонаря, а свет сочился отовсюду, будто наша школа – храм, а мы ангелы в Академии святых. Казалось, что эффект вспышек порождает отсутствие Пашки. Или это моё одиночество так сверкает? Краски в банке почти не было. Пашкина кисть значительно облысела. Я поняла, он проделал всю работу, пока я любовалась им и елозила свой несчастный кусок – краска лежала густыми, неровными мазками, как застывшее сало. Cтоп. Я же ничего не покрасила! Мой бордюр тупо истыкан кистью. Я пыталась пробить бетон?
– Привет, Элина.
Я знаю этот голос! Голос опасности, перемен. Он мне понравился, а значит и Пашка… сердце болезненно сжалось. Разлучница вернулась! Я присмотрелась и не ошиблась – Надя. Она училась в параллельном классе три года назад. Неужели вернулась? Этот элемент хаоса разносил все планы в крошку. Надя будто выворачивала всю мою боль. Она улыбалась жемчугами. Надя – настоящая проблема! Пиджачок, юбочка, туфельки – меняли цвет, как хамелеоны с бежевого на жёлтый. Здоровый и жизнерадостный вид Нади высасывал последние силы. Я слаба. Она явилась, чтоб почтить свои владения. У неё был свой кружок почитателей. Пашка за ней год увиливал! Надя была замкнутой. Однажды мы дрались за Пашку чуть ли не в кровь. А она вдруг остановилась, как ни в чём не бывало, и заявляет: «Всё, надоел он мне, дарю!» Потом Пашка ещё раз официально перешёл мне «в дар», только он уже всё слышал и фыркнул, что мы обе чокнулись.
Мысль шандарахнула током, кого Паша выберет – меня или Надю? Её волосы переплетались с лучами солнца и были продолжением весны. Черные пряди горели металлическим блеском, и били бликами, как драгоценное полотно.
Я закрыла глаза. Мне предстояло действовать радикально – изгнать Надю с поля зрения до возвращения Паши. Оскорбление придумать? Слова не лезли. Я уставилась на Надю – широкая улыбка, как на растёкшемся отражении, и лицо, узкое, как рубильник. Я не понимала, как она могла быть симпатичной, но она цепляла… какой-то образ на грани. Что в ней особенного? Она – щербатая, как бабкина родственница – нафталинщица тётя Люда. Я вглядывалась, а Надя решила, что я её не узнаю. На её лице жили светлячки. Иначе я не могу объяснить выгоревшие пятна. Она приблизилась. Пятна исчезли. Это свет играл? Я совсем запуталась. Она сделала шаг ко мне, я невольно отшатнулась.
– Ты чего? Не узнала?
Лицо Нади, любопытное и внимательное, как у котёнка. В глазах сверкало битое стекло, что смягчило мрак её карих глаз. Первым моим желанием было поговорить с ней, а не прогнать. Я не понимала, что смотрит на меня, душа или машина. Её ресницы, как стрелки компаса, указывали только на меня. Курс на дружбу? Между нами циркулирует ток. Она любуется мной, как насекомым, нанизанным на булавку. Я опустила глаза. Надя переезжала, меняла города. Хотелось расспросить о её путешествиях. Но придумать оскорбление, чтобы прогнать Надю, оказалось сложнее.
– Уходи.
– Всё хорошо, – прошептала она. Улыбка её пульсировала и, казалось, совсем погаснет на ветру.
Я должна побороть свою симпатию к разлучнице. Слабо? Для неё мои неудачи – победы. «Всего лишь важная спирохета», – напомнила я себе. Я привыкла, что мои враги бестелесные скрипучие тени и шорохи. Я не в силах крикнуть: «Вон!» Неужели я хочу, чтоб она осталась? Я уставилась на краску, липкая, как Надя. Дрожь. Кисть дёргается зигзагами, как больная. Краска пузырилась серебром – знак? Пусть останется, посмотрим… Надя может быть полезной. Я скопирую её взгляд, улыбку – потренируюсь у зеркала. Хочу понять её тайну. Откуда эта власть? Стану её тенью, болью! Я научусь всему. Пашка. Он ещё не знает, во что я превращаюсь. Я не монстр. Я просто влюбилась.
– Чего тебе?! – не выдержала я.
– Мы с тобой за одной партой сидели на математике. Помнишь? – вкрадчиво допытывалась она.
– Припоминаю…
Надя улыбнулась.
– Ты уже закончила? Чего стоять, краской дышать?
Я отвела Надю в сторону – к месту, куда были свалены садовые инструменты, ветошь и бутылки растворителя. Пейзажик в самый раз! Что ей делать среди помойки? Всё работало на мой план! Она – чистоплюйка, побудет со мной и уйдёт красоваться в другое место. Видимо, мою улыбку от хищной задумки Надя приняла за мою радость от нашей внезапной встречи.