Они лезут
Шрифт:
Он смотрел на меня, как на восстание антисмысла, мол, зачем я брыкалась, раз сама приползла. Что мне вообще нужно? Пашка открыл рот и хотел произнести великие истины, но Виктория Витальевна ворвалась в нашу исповедь и устроила разборки.
– А вы что гуляете? – строго спросила она.
– Она надышалась, – Пашка указал на меня, не глядя.
– Я… выкрасила не весь бордюр, – мой голос дрогнул.
Пашка посмотрел на меня в недоумении.
«Бордюр? Во, трудная…» – бурчал он.
Встречный Ветер доносил его мысли. Мы оба знаем, что причина в другом и почему мне нужно немедленно уйти.
– Что ж.... Иди, другие докрасят, – Виктория Витальевна пощадила меня.
Слова… я их не слышала, лишь звон последних букв. Скоро
– Садись! Тебе надо срочно домой! – голос Паши доносился сквозь рану моего мира. Надя смотрит на нас, но не торопится приближаться. Пашка оглядывается. На меня напала слабость. Не было сил оттолкнуть Пашку и сбежать. Разлука надвигалась неотвратимо. Пашка встаёт, приближается к Наде осторожно, как к мечте, чтоб его не прогнали и стреляет в меня глазками.
– Я дойду…
Идти? Куда? Бордюр. Краска. Не моя ли это затея? Он пришёл. Я не могла поныть одна? Отслаивалась известь на старом школьном камне, цветочки гнили – как интересно. Шаг, второй… Я зависла полусогнутая. Взгляд мой качался, как сломанный табурет.
– Не уверен.
Он видел? Видел сквозь панцирь слов, сквозь натянутую улыбку? Его внимание обжигало, словно кислота. Я едва могла говорить. Мир деревенел на кончиках пальцев. Я заперта в этих ощущениях, как в гробу, вместе с живым призраком вместо души.
– Паша, иди. Я дойду.
Внутри меня плевался ядом испуганный суслик: никто не должен видеть, что с со мной что-то не так. Я больна, а не горда, как это могло показаться. Непростительная ошибка раскрыть Пашке свою беду. Творится со мной неладное. Сны истязают, я вижу глаза, картинки залипают в молоке, подтёки, как на свечах. Сквозь бетонный панцирь, я чувствую жизнь. Пашка резко двигается, будто угрожает мне. Мерещится, а на самом деле? Нет, не хочу домой. Там бабка. И тени! Я б сказала, что некоторые старушки – иной вид. Что он подумает?! Он смотрит. Не надо смотреть! Руки мои цапают воздух – странное движение. Я понимаю, что я не специально. Хватаюсь за Пашку, встаю. Тень Нади, насыщенная, тяжёлая, волоклась, как грузило, которое удерживает Надю в этом мире. Мои мысли, как старый шарманщик с разбитым носом и рукой, похожей на иглу, заводили песню о главном: «Останься. Прошу тебя, Паша, останься…»
Надя наблюдала и покачивала плотными бёдрами. Её красная сумка напоминала опухоль – лаковая, круглая, жирная – вызывала тошноту, выжимала пот из меня. Я вскоре стала вся сырая. Продрогла. Страх парализовал меня. Я отступала перед правом альфа-самки, как желторотая. Дело ведь не только в Пашке? Надя специально взяла сумку, этого отравляющего монстра на выгул. Она улыбается. Она задумала неладное.
Пашка уходит с Надей. Они мнутся в сторонке. Километры выщипанной травы уместились в два шага. Мысленно, я уже за оградой школы. Мир сворачивается. Вижу их счастливых. Они друг друга ждали. Мне не по себе с ними. Я как воришка с короткими ручонками, обжигаюсь о боль. Счастье токсично. Туда ли я тянусь?
Надя смещается вправо, и тень Пашки не мешает мне рассмотреть её. Я вздрогнула. Надино лицо странно мерцало. Её кожа пахла, как лекарство моей бабки, продирающее до позвоночника. «Аммиак?» – я знала, что нет, но чем-то нужно было себя утешить, чтоб не сойти с ума со страху. Бабка и Надя пахнут одинаково и доводят меня чуть ли не до белого каления. Обе. Как сговорились. Значит, лекарство не при чём? Неужели Пашка не чувствует? Никто не чувствует. Я бы сдохла!
– Элина?! – приблизилась Надя, чуть ли не наваливаясь.
«Боже…» – Я сморщила нос и отшатнулась.
Пашка удивился моему порыву.
– Я ухожу. Мне лучше – отвертелась я.
– До встречи, – сказала Надя.
Я сыскала в себе мужество, чтоб не нагрубить и наскоро утопилась в мысли о единственной дороге домой. Наконец-то я покинула этих «прекрасных» людей. Путь мой был чист. Школа съёжилась, но ось моих мыслей вросла в краску, над которой они держались за руки. Я, как заглушка, вылетела под напором их обоюдострастных взглядов. Слабое звено – вали! Я обречена быть умнее – не мешать им. Фигня.
Туман рассеялся и выпустил меня из объятий промозглой тишины. Всё слышнее заводилось моё сердце, точно искало потерянный болтик. Я притормозила. Прощалась с облаками, скопировала стоны ветра. Мне казалось, я ночью умру. Я продлила свои мысли. Мне привиделось будущее Пашки и Нади, не такое бесформенное, как моё. Цветочный пассаж… они идут, знакомятся с родителями, обмениваются подарками. Они официально становятся парой. Я же застряла на их свадебной фотографии, как в плену, чтобы наблюдать, как изящное платье глубокого синего цвета облегает разлучницу, а бархатный свет ресторана вытачивает её силуэт. Я испытываю волнение, представляя это. Пашка уже сейчас, проявляет нетерпение завоевать симпатию Нади. Он приближает день, когда моё пророчество сбудется. Мне нужно выбросить эту дрянь из головы! Ещё не хватало ляпнуть нечаянно… Под ногтями теряется чувствительность. Я соскребала остатки выдержки.
Мои ноги пошли произвольно, как на манок… я не помню, как уходила. Ощупью и на одних инстинктах. Высокооктановый воздух звенел в ушах, как тетива. Я не чувствовала усталости. Ветер, словно сочувствуя, сдувал мою боль, хрипел в затылок: «Все хорошо», но в то же время приказывал двигаться к дому, где поджидают меня ворчливые расспросы. Радость – зыбкая субстанция, но я испытывала некое подобие, прыгала не от удовольствия, но уж точно не от горя. Я надеялась, когда нарастающее расстояние разъест школу в тумане, я забуду этот день и излечусь. Все тревоги позади, но нет. Я приближалась к дереву со странной гривой из листвы и хвои, мерцающему, как флуоресцентный гриб. Туман изгибался аркой. Страх пронзил меня перед неизвестностью, когда я вошла в арку. Пыль оседала мушками. Силуэты упрощались и превращались в мелькающие пятна. Как я дошла и с кем говорила – не помню.
У подъезда туман изменился. Он опутывал пространство серебряными прожилками, ощупывал этот мир, словно пытался исследовать. Дом жёлтыми окнами взирал на меня. Некоторые зашторенные, совсем глухие окна без света выглядели, как побитые кадры фильма. Вместо крыши прорисовывалось продолжение этажей, будто стройка была в самом разгаре. Выше, к небу, туман всё застелил.
Это был мой двор. Я не сразу узнала. Как будто появился дополнительный жилой слой, который мне предстояло заново исследовать. Всё тоже, но чуждое. Крики… Они истончились до крадущегося стона. Где-то на задворках, кто-то испустил дух. Плоский звук звучал очередью глухих ударов. На дрожжах тишины поднимались сомнения в безопасности собственного двора. Вот те вечные девчонки ходят гуськом. Сплочённые, как поезд, к которому постоянно цепляются новые жизни. Сколько живу – не помню, чтобы я их не видела. Они напоминают секту чудес. Кажется, они… летают. Обувь натирает им ноги. Они босые и крикливые, как пугала на страже измерений. Вечные… значит уже не девчонки. Кто они? Прозрачные, как витражи, уже три года бегают и будто не растут. Иносущие. Пусть бегают, лишь бы мне не убегать от них. Тур ужасов продолжается. Оставалось ещё одно леденящее испытание – бабуля в однокомнатном склепе.