Они не пройдут! Три бестселлера одним томом
Шрифт:
Солнце поднялось выше, и туман начал рассеиваться, выпадая росой на траву. Комбат посмотрел на часы — до начала артподготовки оставалось две минуты. Потянулись томительные мгновения. Несмотря на то, что он был готов к этому, грохот орудий артиллерийского полка заставил майора вздрогнуть. Три четверти пушек и гаубиц дивизии обрушили на Ребятево шквал железа, и, глядя в бинокль, как снаряды разносят дома, рубят деревья, поднимают столбы земли и пламени, Шелепин надеялся только, что жители успели покинуть село. Батальоны при поддержке танков двинулись в атаку, не дожидаясь окончания обстрела, и преодолели половину расстояния до Ребятева, когда гитлеровцы открыли ответный огонь. Во вчерашнем бою немцы потеряли значительную часть своего артиллерийского парка, и, похоже, подтянули к деревне все, что осталось. Среди наступающих цепей выросли кусты разрывов, и почти сразу же продвижение остановилось, бойцы стали
Когда человек в первый раз попадает под артиллерийский обстрел, он инстинктивно бросается на землю. Это кажется естественным — сжаться, спрятаться за любую кочку, любой бугорок, пропустить над собой смертоносный вихрь осколков. Мало кто сможет в таких условиях сохранить ясность ума, понять, что, лежа под обстрелом, можно только приблизить свою смерть. Рано или поздно снаряд ударит рядом, и тогда от него уже ничто не спасет. Но если встать и побежать вперед, можно проскочить обстреливаемое пространство, потому что даже самым лучшим артиллеристам нужно время, чтобы перенести огонь. Однако, даже осознав это, надо еще суметь взять себя в руки и, подавив инстинкт самосохранения, подняться, забыть о том, что над тобой свистят куски железа, каждый из которых может убить на месте.
Сейчас, под немецким огнем, красноармейцы, что еще вчера бешено дрались, выбивая врага из Воробьева, падали, вжимая лица в землю, закрывая головы руками. Кто-то даже начал окапываться, словно наспех вырытая малой саперной лопаткой ямка могла защитить от 105-мм снаряда. Танки, не заметив, что пехота больше не следует за ними, продолжали двигаться вперед. Бешено выматерившись, комбат вызвал Петрова и Бурцева и приказал остановиться и отойти к пехоте. Пятясь, машины начали отползать к лежащим красноармейцам, один из легких танков внезапно замер и вспыхнул, подожженный противотанковой пушкой. Из раскрытого люка горящего Т-26 вывалился огненный клубок, упал и принялся кататься по земле, пытаясь сбить пламя. В ярости Шелепин выскочил из КВ и подбежал к командиру полка. Молодой, лет тридцати, майор-пехотинец кричал в трубку полевого телефона, требуя подавить или хотя бы ослабить огонь немецкой артиллерии, рядом телефонист монотонно вызывал какую-то «Сосну». Капитан с раскрытой полевой сумкой что-то приказывал бойцу в грязном запыленном обмундировании, видимо, связному, наблюдатели корректировали огонь артиллерии, кто-то уже докладывал о потерях. Штаб работал, но переломить ситуацию не мог, и комбат понял, что, если попытается вмешаться, его просто пошлют подальше. В отчаянии он поднял к глазам бинокль и вздрогнул: вдоль лежащей цепи шли два командира. Первый, судя по всему, мужчина не маленький, сжимал в руке то ли саблю, то ли шашку. Второй, невысокий рядом с товарищем, шагал следом, то и дело наклоняясь к бойцам.
— Асланишвили и Гольдберг людей поднимают! — крикнул кто-то с восхищением.
Цепь уже вставала, комбат с комиссаром повернулись и, не пригибаясь, зашагали к деревне. Шелепин дернулся было, чтобы приказать Петрову нагонять пехоту, но, похоже, тот сам заметил, что ситуация изменилась, — танки тоже двинулись с места. Одна из «тридцатьчетверок» вырвалась вперед, набирая скорость, и внезапно под ее правой гусеницей ударил взрыв. Командир танка то ли забыл про минное поле, то ли посчитал, что проскочит, но подорвался на фугасе, и машина встала, накренившись на правый борт. Остальные, подойдя к границе разведанного ночью заграждения, остановились и открыли огонь по окраине поселка, что была в каких-то трехстах метрах от них. Вперед вышли, вернее, выползли, саперы и принялись снимать мины. Немецкие пулеметы, до поры молчавшие, в расчете, как видно, подпустить русских поближе, открыли бешеную стрельбу, в ответ танки перенесли огонь, пытаясь уничтожить пулеметные гнезда. Саперы несли потери, но продолжали работу, прокладывая дорогу для танков. Загорелся еще один Т-26, в этот раз экипаж успел вылезти прежде, чем пламя охватило машину. Наконец в заграждении были сделаны два прохода и в них тут же рванулись две «тридцатьчетверки». Проскочив минное поле, они сбавили ход, дожидаясь пехоты. Но расчищенные участки были слишком узки, и пехотинцы, сгрудившиеся перед ними, стали отличной целью для немецких пулеметчиков. Под плотным огнем бойцы снова залегли, пропуская вперед танки, но те, в свою очередь, не могли идти в деревню без пехотного прикрытия. Положение ухудшалось с каждой минутой, немцы принялись закидывать лежащий батальон минами, еще немного, и люди не выдержат, станут отползать назад, а затем начнется неуправляемое бегство. Шелепин едва сдерживался, чтобы не прыгнуть в танк и не пойти туда, где топтались на месте батальоны 732-го полка. Действовать, пусть даже без надежды на успех, было легче, чем стоять и смотреть.
И снова первым поднялись комбат и комиссар.
— Валентин Иосифович, дорогой, огоньку не найдется?
Пуля сбила с Гольдберга фуражку, он нагнулся, поднял ее и, отряхнув от пыли, нахлобучил на перевязанную голову.
— Извини, Георгий — также громко ответил комиссар. — Спички где-то посеял.
В двадцати метрах от них одна за другой разорвались четыре мины.
— Пристреливаются, — крикнул Асланишвили. — Слушай, я у них пойду огня попрошу.
Он ткнул шашкой в сторону деревни.
— Вместе пойдем, — сказал бледный Гольдберг и шагнул вперед.
На глазах у своих бойцов комбат и комиссар пошли через минное поле. Со стороны это могло показаться изощренной попыткой самоубийства, но, несмотря на весь свой авантюризм, капитан всегда рисковал обдуманно. Немцы ставили мины в спешке и не имели времени замаскировать их как следует, поэтому, если смотреть под ноги, подрыва можно было избежать. Они прошли метров десять, когда сзади чей-то молодой голос проорал с истеричной веселостью:
— Чего лежим, Красная Армия? Комбат один село возьмет!
И следом уже кто-то из командиров крикнул:
— Ба-таль-ё-о-он! За Родину! — окончание приказа съел разрыв снаряда, но дело было сделано.
Второй батальон поднялся вслед за своим командиром и бросился вперед. Сразу же пошли подрывы, то тут, то там человек наступал на едва заметный бугорок, и его, убитого или искалеченного, отбрасывало в сторону. Но батальон уже поймал кураж, на какие-то минуты люди забыли страх смерти и бежали вперед, перескакивая через раненых, стараясь идти по следам удачливых. Асланишвили понимал, что такое состояние продержится недолго, и стремился использовать его до конца. Занеся шашку, словно собираясь рубить с коня, он несся вперед, уже не глядя под ноги. Гольдберг, как и капитан, положившийся на удачу, с трудом поспевал за ним. Танки, преодолевшие наконец минное поле, снова разворачивались в линию, пехота, нагнав тяжелые машины, бежала рядом.
Шелепин вернулся в КВ и попытался вызывать Бурцева, но в наушниках был слышен только треск разрядов — то ли у командира второй роты срубило осколком антенну, то ли вышла из строя радиостанция. Зато Петров отозвался сразу и сквозь грохот пулемета бодро доложил, что его рота потерь не имеет и вместе с пехотой продвигается к Ребятину. Майор уже и сам видел в бинокль, что танки подошли к крайним домам уже чуть ли не на сто метров. Сбросив скорость, танкисты пропустили вперед пехотинцев и, стреляя с коротких остановок, поддерживали их, расстреливая дома, в которых засели немцы, и поливая из пулеметов дворы, огороды, сады. Артиллерия дивизии перенесла огонь в глубину немецких позиций, вступив в огневую дуэль с немецкими орудиями, а к деревне уже неслись четыре конные запряжки с полковыми пушками. Получив приказ поддерживать свою пехоту «огнем и колесами», артиллеристы 732-го полка быстро собрали орудия и теперь галопом мчались к деревне, стремясь как можно быстрее преодолеть открытое пространство…
Прислонившись к стене только что отбитой избы, Асланишвили слушал доклад своего начштаба, пока санитар-инструктор батальона перевязывал капитану простреленную руку. Комбат про себя полагал, что дешево отделался — пуля прошла через мякоть левого предплечья. Принимая во внимание их с комиссаром выходку, можно было ожидать как минимум оторванной ноги или тяжелого ранения. А тут — царапина, из-за которой (если, конечно, рана не воспалится) можно даже строй не покидать. Тем временем выяснилось, что захват одной окраины еще не означает взятия всего села. Ребятино состояло из трех параллельных улиц, вдоль которых чуть ли не на полкилометра вытянулись дома. Фактически батальон занял восточную, самую короткую из улиц, отделенную от остального села широким пустырем и какими-то строениями. Немцы не слишком сильно цеплялись за нее — как только батальон с криком «урра!» приблизился к домам на сто метров, они, за исключением небольшого заслона, в полном порядке отступили в глубь деревни.