Они не пройдут! Три бестселлера одним томом
Шрифт:
— Ну, раз решил — иди и отдыхай, мне все равно не спится.
Медведев уснул на месте, и старший сержант двинулся в обход ложбины. Рота спала, пользуясь краткой минутой отдыха на этом клочке русской земли между двумя узлами немецкой обороны. Проверив часовых, Берестов вернулся к танкам. Пленный немец сидел, прижавшись спиной к тележке шасси, и круглыми от ужаса глазами следил за Шумовым. Огромный красноармеец устроился прямо напротив гитлеровца и задумчиво строгал трофейным штыком какую-то палочку. В размеренном движении блестящего лезвия было что-то жуткое, и, судя по стружке, палочка была далеко не первой. Старший сержант вздохнул — это была еще одна проблема, которую следовало решать немедленно.
— Подвинься, Ваня, — сказал бывший белогвардеец и уселся рядом с гигантом.
Шумов молча убрал штык в чехол и вопросительно посмотрел на комвзвода–1.
— Идет война, Ваня, — начал Берестов, глядя куда-то мимо немца, — страшная война. И мы должны быть жестокими. Здесь не место чистоплюям. Но есть жестокость, а есть… Есть лютость. Это такое старинное русское слово, знаешь, бывает «лютый зверь», а бывает лютый человек. У тебя есть дети?
— Трое, — спокойно ответил рабочий.
— Вот видишь. — Старший сержант помолчал, подбирая слова. — Не надо становиться лютым, Ваня, ведь ты к ним еще вернешься. Давай будем просто жестокими. Они, — он кивнул на пленного, — они пусть мучают, а мы не будем. Хорошо?
Шумов до хруста сжал кулаки, вытер внезапно вспотевший лоб.
— Как Валя Холмов погиб, — хрипло сказал он, — что-то у меня как перевернулось. Мы с ним… Ну вроде как подружились, пока в лагере были. Мы же соседи, оказывается, почти. Были. У него дома жена беременная. Он книгу писал, про этих… Про древние народы. Все рассказывал, как он их язык разгадывал, по надписям, ну у нас на камнях в степи есть.
Трясущимися руками он расстегнул ворот гимнастерки.
— Я — что. Таких, как я, — улица и переулок И все равно помирать не хочется. А он… — Шумов помотал головой. — Не знаю уж, как рассказать. Если бы не война, он бы книгу написал, и не одну. А теперь? А как Копылов про раненых рассказал… Не могу я, Андрей Васильевич, душит меня, как увижу их — и душит. А убью — и вроде легче. Наверное, это неправильно.
Берестов успокаивающе похлопал здоровяка по руке.
— Все нормально, Ваня, все уже, в этом деле главное — выговориться. Убивать их нам еще не переубивать, — он вздохнул, — а вот голову нужно иметь холодную, иначе он тебя убьет, а не ты его. Так что ложись-ка ты, мил-человек, спать, охолони немного. А немца я сам посторожу.
— Есть!
Рядовой Шумов грузно поднялся, подхватил винтовку и ушел на другой конец лощины.
— Этак вы меня совсем работы лишите, — ворчливо донеслось из-за танка.
— Что, тоже не спится? — усмехнулся Берестов.
Гольдберг вышел из-за танка и уселся рядом с бывшим белогвардейцем.
— Не спится. Возраст, наверное, сказывается. — Он потянулся и кивнул на немца: — И этот, бедненький, все никак не уснет. — Он хихикнул. — После шумовской колыбельной кому угодно спать не захочется. Да. Должен вас за Ивана поблагодарить, это, вообще-то, моя обязанность…
— Всегда пожалуйста. — Берестов покосился на комиссара, доставшего из кармана портсигар. — А вот курить здесь не следует, неизвестно, куда дым снесет. Береженого Бог бережет.
— Извиняюсь.
— Валентин Иосифович, можно вопрос? — Старший сержант потер обросший щетиной подбородок. — Откровенный?
— Ну… — Гольдберг пожал плечами: — Давайте.
— Что вы имели в виду, когда сказали, что повидали больше, чем хотелось бы? Ваш орден… Вы состоите в партии с 1917 года, но вас призвали, чего уж греха таить, в довольно низком звании. — Заметив, что лицо комиссара помрачнело, Берестов поднял ладонь: — Нет, разумеется, я не собираюсь лезть к вам в душу, не хотите говорить — не надо.
— Ну почему же, — медленно сказал Гольдберг, — тогда ночью вы были со мной откровенны, почему я буду что-то от вас скрывать? Тем более что стыдиться мне нечего. Вы правы, было время, я занимал достаточно высокий пост…
Комиссар говорил спокойно, словно все это происходило не с ним. В 1933 году участник Гражданской войны Валентин Иосифович Гольдберг стал парторгом химкомбината в М***. Это было совершенно новое предприятие, построенное энтузиазмом комсомольцев, который в этот раз не пришлось подкреплять мрачной силой заключенных. Завод, возведенный в рекордно короткие сроки, начал давать продукцию еще до того, как были завершены монтажные работы. Работы у Гольдберга было выше головы, и он окунулся в нее с радостью. Он разрешал конфликты, вел бытовые вопросы, выбивал у руководства средства на строительство детского сада, организовывал питание и отдых рабочих.
Вспоминая об этом, комиссар как-то особенно улыбнулся, а Берестов вдруг подумал, что въедливый, прямолинейный и патологически честный еврей, наверное, был той еще занозой. Помимо воли, рассказ политрука захватил его, кроме того, бывшему белогвардейцу было интересно узнать, чем и как жили эти самые строители новой Жизни, ведь на его торфяном заводике партийных почти не было.
То было удивительное время, самое счастливое в его жизни. Все шло правильно, и он не видел, вернее, горько поправился Голъдберг, не хотел видеть, чужого горя, что шло рядом с его радостью, чужой беды, что махнула над страной черным своим крылом в начале тридцатых
Своей открытостью, невероятной работоспособностью и каким-то восторженным энтузиазмом парторг завоевал себе авторитет как среди рабочих, так и среди инженеров. Единственным человеком, с которым Валентин Иосифович никак не мог наладить отношения, был главный технолог завода Максимов. Прекрасный специалист, прошедший обучение за рубежом, он великолепно знал свое дело, и то, что завод ухитрился выполнить план в первый же год, было во многом его заслугой. Но при этом Максимов отличался каким-то совершенно барским отношением к жизни — выбил себе квартиру в шесть комнат, гонял персональный автомобиль в город на обед, держал домашнюю прислугу и вообще вел себя недостойно коммуниста. Гольдберг не раз пытался указать инженеру на то, что его поведение бросает тень на партию, и это, в конце концов, привело к открытому столкновению, в ходе которого главный технолог послал парторга по матери.
— Постойте-постойте, — перебил Берестов, — но ведь со своей работой он справлялся?
— Справлялся? — хмыкнул Гольдберг. — Да он тащил на себе все производство! Невероятной работоспособности человек, очень знающий…
— Тогда я вас не понимаю, — пожал плечами бывший белогвардеец. — Отличный специалист, столько сделал для завода. Почему вас так раздражали его квартира и автомобиль? Он пользовался ими вполне заслуженно.
— Вы не понимаете, — загорячился комиссар. — Он был прекрасно обеспечен и без того, а это уже… Барство какое-то!