Они не пройдут! Три бестселлера одним томом
Шрифт:
Медведев вел людей от воронки к воронке, от укрытия к укрытию, замирая при вспышке ракеты, вжимаясь в землю, надеясь, что враг не заметит, а если заметит, то примет за трупы, которых здесь было много. Стояла осень, и тела еще не начали разлагаться, но тяжелый, удушливый запах мертвечины уже стелился над полем. Трижды разведчики находили укрытие среди мертвецов, стараясь не смотреть в изуродованные смертью лица. А потом страх куда-то ушел, и вместо него нахлынула горькая печаль. Вокруг лежали свои, русские ребята, такие же, в общем, как они, только мертвые. Ну не все русские, вон на краю воронки запрокинулся на спину широколицый, узкоглазый боец, и в смерти не выпустивший винтовку с примкнутым штыком. Пули вспороли ватник на груди, он умер на бегу, в атаке, и тусклые глаза смотрели в холодное северное небо — иное, не такое, как в родном Казахстане. Чьи-то сыновья, братья, мужья, отцы. Мертвые, они сейчас помогали живым, временно приняв в свое холодное братство, укрывали от вражьего глаза. Еще одна ракета шла вниз, выгорая, и пока не вспыхнула новая, разведчики заползли под сгоревшие танки. Теперь вон к той выбоине… Следующая ракета замешкалась, и Медведев торопил своих бойцов, стремясь доползти до огромной, не иначе как от бомбы, воронки. Они уже преодолели кусты и были на краю ямы, когда во вспышке проклятого немецкого огня старшина увидел перед собой огромные живые глаза под пилоткой и наведенный прямо ему в лоб ствол автомата. На мгновение все замерли, комвзвода–2 не отрываясь смотрел в лицо человеку в ватнике, что целился в них из ППД, словно во сне разглядев за первым еще двоих, с карабинами на изготовку. Медведев видел, как побелели пальцы на оружии, и, понимая, что сейчас ему в лицо ударит струя свинца, разразился длиннейшим ругательством. Отчаяние пробудило в старшине неведомую доселе поэтическую часть души, и жуткие матерные слова слились в какой-то невероятный то ли стих, то ли былину. Челюсть над автоматным стволом медленно опустилась вниз, и хриплый голос с уважительным облегчением произнес:
— Свои, что ли?
Командир 1298–го стрелкового полка майор Рябов, спавший глубоким солдатским сном без сновидений, был бесцеремонно разбужен собственным ординарцем. Выругавшись, он сел на нарах, помотал головой и принялся нашаривать сапоги. Низкий блиндаж, в котором располагался командный пункт полка, по совместительству также служил майору квартирой. Быстро намотав в тусклом свете «катюши» портянки, Рябов натянул сапоги и мрачно посмотрел на ординарца:
— В чем дело? Немцы на КП прорвались? — Он посмотрел на часы и почувствовал, что раздражение в нем переходит в озверение. — Дайте мне хоть два часа на сон, сволочи!
— Там командир второго батальона зовет, — гулко ответил ординарец — здоровенный деревенский парень откуда-то из-под Каширы, — перебежчики у них.
Это было уже серьезно — черт знает какую информацию могли принести немцы, перебежавшие к нам в полпервого ночи.
— Буди комиссара и особиста, — резко приказал Рябов, застегивая шинель. — Скажи, что я буду на КП второго.
Сдернув с гвоздя портупею с кобурой, он выбежал наружу, едва не приложившись лбом о низкий косяк. Взяв с собой двух бойцов комендантского взвода, майор сколько можно быстро пошел в батальон. Хорошо еще, что два дня назад он перенес свой КП ближе к линии фронта, причем как раз за позиции второго батальона, поэтому до места назначения было чуть меньше километра. Главное, не промахнуться в темноте — ладно, если заплутаешь и будешь потом добираться по ходам сообщения. Можно было сдуру проскочить к немцам — бывали такие случаи. Следовало бы, конечно, включить, фонарик, но не далее чем вчера Рябов издал строжайший приказ о тщательном соблюдении светомаскировки, и нарушать его теперь, пусть и в присутствии всего лишь двух бойцов, майор считал для себя недопустимым.
К счастью, он вышел почти точно на КП и, похвалив окликнувшего его часового за бдительное несение службы, нырнул в землянку. Командный пункт второго батальона был куда скромнее блиндажа в котором Рябов спал еще пятнадцать минут назад. Впечатление усугублялось тем, что маленькое, два на четыре метра помещение было битком набито людьми. Растолкав собравшихся и игнорируя запоздалые приветствия и из-за тесноты криво вскинутые к пилоткам и шапкам руки, майор оказался перед невысоким щуплым капитаном лет тридцати. Капитан сидел на нарах и при появлении комполка сделал попытку встать.
— Сиди, Маслов, — махнул рукой майор. — Береги ногу. Что тут у тебя за перебежчики? Давай их сюда!
— Какие перебежчики? — опешил капитан Маслов, исполняющий обязанности командира второго батальона.
— Ну, какие, которые к тебе перебежали, — начал терять терпение Рябов.
— Не было никаких перебежчиков, — удивленно ответил комбат. — Окруженцы к нам пришли, моя разведка на них наткнулась.
— Удавлю мерзавца, — тихо сказал майор. — Перебежчики ему… Слушай, Васька, ты меня что, из-за каких-то окруженцев вызвал, что ли?
— Тут такое дело, товарищ майор, — спокойно ответил Маслов. — Это не просто окруженцы. Старшина, давай сюда.
Только тут Рябов заметил, что в самом углу землянки сидит человек в явно летней форме одежды с трофейным «вальтером» на боку. По мере рассказа старшины Рябов чувствовал, что сон выветривается из его головы. То, что говорил этот заросший грязный человек, было невероятно, но майор почему-то верил ему. Пятьдесят три человека, с ранеными, трофейным грузовиком, но главное — два танка! Два танка, проведенных по немецким тылам на захваченном топливе!
— А реки? — тихо спросил Рябов.
— Реки… — вздохнул старшина и как-то странно повел рукой: — Вброд через реки. Тяжело очень, но перетащили.
У входа завозились, отодвигаясь, давая кому-то место. Чувство неловкой напряженности воцарилось в землянке, и майор, еще не обернувшись, знал — пришел комиссар. Рябов выругался про себя, но затем собрался и посмотрел через плечо. Старшего батальонного комиссара Радкина в полку не любили, и комполка не мог осуждать за это людей. Сам он ненавидел комиссара тихой ненавистью, хоть и старался не доводить дело до конфликта. Дело было даже не в том, что комиссар постоянно лез не в свое дело, вмешивался в управление батальонами и даже пытался подменять командира. Эти вопросы можно было бы решить. Гораздо хуже была надменная уверенность Радкина в собственной постоянной правоте, его чувство собственного превосходства. Поведение комиссара по отношению к рядовым бойцам и командирам нередко было оскорбительным, а его непонятная застенчивость при малейших признаках опасности давно стала предметом злых шуток в окопах. Как-то раз на КП полка Радкин, решив ни с того ни с сего выступить перед немногочисленными штабными, высокопарно назвал себя «бойцом партии». Как раз в эту минуту в блиндаж спустился Рябов. Контратака немцев застала его на позициях второго батальона, и майор пережил несколько весьма неприятных минут, а заодно освежил навыки обращения с винтовкой Мосина образца девяносто первого/тридцатого годов. Поставив винтовку к стене, Рябов ядовито заметил, что бойцу пристало бы чаще бывать на передовой. Отношения с комиссаром, и без того натянутые, ухудшились до невозможности.
Радкин, не здороваясь, прошел вперед и уселся на нары.
— Ну, что тут у вас? — брюзгливо спросил он.
Майор решил не обращать внимания на тон и коротко пересказал историю старшины.
— И вы верите этому? — Комиссар презрительно кивнул на окруженца.
— А почему я не должен ему верить? — тихо спросил майор. — Почему я не должен верить младшему командиру РККА, который вышел ко мне с оружием и документами?
— И пистолет у него вон, немецкий, — не слушая, продолжил комиссар.
Люди за спиной у Рябова зароптали.
— А ну, тихо! — рявкнул он и снова повернулся к комиссару.
Сейчас важно было не сорваться. История старшины казалась настолько дикой, что, скорее всего, являлась правдой от первого до последнего слова. Рябов отчетливо понимал, что на этом поле ничего важного они не прикрывают, и разыгрывать такое представление лишь для того, чтобы потеснить его полк, немцы не будут.
— Пистолет трофейный, — сухо сказал майор. — Кроме того, я собираюсь послать разведчиков проверить его слова. В чем дело, Медведев?