Они принесли крылья в Арктику
Шрифт:
Первые свои впечатления он описывал так:
«Облачность была достаточно высокая, погода стояла тихая. И я, освоившись с самолетом, разглядывал извилистые берега пролива Маточкин Шар на тот случай, если вдруг из-за какой-либо неисправности придется садиться…
Вот уже подо мною Белушья Губа и Тюлений залив, места, известные русским мореплавателям с середины XVI века. Вспоминаю читанные книги: в 1768 году здесь, в Тюленьем заливе, «штурман поруческого ранга» Розмысов построил избу, в которой зимовал вместе со спутниками. С благодарностью думаю об этих замечательных русских людях, описавших устье пролива Маточкин Шар с точностью, поразительной для того далекого от нас времени, а также о последующей экспедиции прапорщика корпуса флотских штурманов Пахтусова, продолжившего эти работы в XIX веке…
От Тюленьего залива я повернул к южному берегу Маточкина
Покачав крыльями над кораблями, продолжаю полет на восток. Внизу подо мной первые карские льды, сначала редкие, потом все более сгущающиеся. На обратном пути в устье Маточкина Шара встречаю снежный заряд. Но все же благополучно сажаю машину между морскими кораблями, подруливаю к выложенным на берегу доскам. Первый опытный полет продолжался более получаса вместо намеченных по плану 15 минут. Теперь уже можно планировать летную работу в соответствии с потребностями гидрографической экспедиции».
Впоследствии, по возвращении на Большую землю, Борис Григорьевич рассказывал:
«Пилотирование в то время было еще чисто спортивным искусством. На самолете отсутствовали указатели поворотов, искусственный горизонт и другие приборы, которые теперь помогают летчику контролировать правильность своих движений и выбирать наиболее рациональные режимы полета.
Тогда же, на заре авиации, надо было прежде всего чувствовать, ощущать машину, ежесекундно учитывать ее положение относительно видимого горизонта. Входишь в туман или в облачность и при первом же броске болтанки, при первом же незаметно начавшемся развороте сразу теряешь представление о положении самолета относительно горизонта. Инерционные силы, развиваемые при этих бросках, складываясь с силой земного притяжения, создавали ложное представление о вертикали. А попытки привести аэроплан в соответствие с ощущаемыми «верхом» и «низом» еще более развивали инерционные силы, еще более отклоняли машину от горизонтального полета. И тогда очень быстро, за какие-нибудь 2-3 минуты полета в облаках или в тумане, управление отказывало, можно было сорваться в штопор…
Вот почему, летая в Арктике, надо с такой тщательностью подходить к выбору погоды, быть уверенным в устойчивости метеоусловий».
В отличие от Нагурского, летавшего над западными берегами Новой Земли, которые омывает Баренцево море, согреваемое струями Гольфстрима, Чухновский готовился к полетам над Карским морем — оно с середины прошлого века звалось «ледяным погребом», с легкой руки адмирала Ф. П. Литке — основателя Русского Географического общества.
Механик Санаужак отрегулировал мотор, тщательно проверил водонепроницаемость поплавков. С гидрографом Н. И. Евгеновым, которому поручались обязанности наблюдателя, Борис Григорьевич заранее обусловил способ общения в воздухе. Поскольку никаких переговорных труб на самолете нет и в помине, а передавать записки из задней кабины в переднюю на расстоянии полутора метров просто невозможно, Николай Иванович обещал что есть сил колотить кулаками в переборку. Поворот вправо показывать правой рукой, влево — левой, набор высоты — поднятым вверх большим пальцем, снижение — тем же большим пальцем, но опущенным вниз.
На том и порешили. Пошли в воздух. Еще не долетев до мыса Выходного, увидели Карское море, сплошь, до самого горизонта, забитое льдами. Потом, пройдя от Маточкина Шара 20 морских миль, повернули к северу вдоль восточных берегов Новой Земли. Кристально прозрачный воздух делал дальнюю сушу очень близкой: казалось, протяни руку и ухватишь, потрогаешь… Вдоль берега простиралась полоса чистой воды шириной до пяти миль. А у входа в Маточкин Шар льды, скапливаясь, втягивались в пролив, точно в воронку.
Самолет шел сначала на семисотметровой высоте. Потом Евгенов предложил снизиться до ста метров для более детального осмотра льдов. И тут Чухновский отметил про себя: нет, летние карские льды совсем не похожи на зимние балтийские: совершенно чистая белая окраска льдов перемежалась с прозеленью разводий.
Евгенов, свой человек в Арктике, обратил внимание летчика и на то, что на северо-востоке темнеет какая-то полоса. То были облака, уже не освещенные светом, отраженным льдом, а наоборот, оттененные открытой водой, которая поглощает свет. Облака эти обладают наибольшей отражающей способностью для лучей видимого спектра, а поверхность моря — наибольшей поглощающей способностью для тех же самых лучей. Вот потому-то облачность надо льдами как бы светится, а открытая вода дает полное отражение на низкой облачности.
Все это было откровением для начинающего полярника Чухновского. А Евгенов полярник бывалый, радовался открывшимся теперь возможностям применения авиации для разведки льдов.
Пробыв в воздухе 1 час 20 минут, Евгенов и Чухновский составили для себя представление о льдах на пространстве моря, обзор которого с палубы ледокола потребовал бы не менее трех суток.
Докладывая профессору Н. Н. Матусевичу, Евгенов оценил ледяной массив, примыкающий к восточному берегу Новой Земли, в 9-10 баллов по сплоченности, а возраст льда — годовалым. Затем, составляя подробный отчет, гидрограф рассказал о целом ряде типов льда, встречающегося в прибрежных арктических морях, а также о многолетнем полярном паке Ледовитого океана. До полета с Чухновским Евгенов не ожидал встретить в Карском море такой лед.
Матусевич одобрил результат первой разведки и предложил теперь слетать к югу. Но прогнозы пока не позволяли.
— Однако жаль время терять, Николай Николаевич, — атаковали своего профессора молодые гидрографы. — Разрешите пока Борису Григорьевичу использовать хотя бы временные улучшения погоды. Пусть покатает нас хоть немножко…
Матусевич, смеясь, согласился. Три последующих полета продолжительностью примерно по часу, став «воздушным крещением» для молодежи, оказались весьма полезными и для самого Чухновского. Теперь, по совету гидрографов, пилот стал брать с собой не только апериодический компас, картушка которого очень часто застаивалась, но и обычный шлюпочный компас, более активно реагирующий на земное магнитное поле. Моряки и авиатор вместе составили таблицу восхода и захода солнца, наступления рассвета, вечерних сумерек и темноты, сроки которых с приближением дней осеннего равноденствия изменялись все быстрее. В дальнейшем это сослужило хорошую службу для развития аэронавигации в северных широтах.
Тем временем наступило долгожданное улучшение погоды. Синоптик дал хороший прогноз минимум на сутки. В очередной полет вместе с Чухновским — теперь к югу от Маточкина Шара — отправился наблюдателем Николай Васильевич Пинегин. Надо было проследить распространение льдов вдоль западного побережья южного острова Новой Земли, а также провести наблюдение за подводным рельефом в прибрежных водах — найти мелкие глубины, опасные для кораблевождения. Уж кто-кто, а художник-то, проведший в Арктике не один год, обладал достаточной зоркостью в определении цвета. Пинегин с высоты мог разглядывать все цветовые оттенки морской воды, вызываемые неровностями подводного рельефа и характером донных отложений.
Полет подтвердил возможность плодотворного сотрудничества художника с авиатором. Пинегин обнаружил немало мест, где с воздуха хорошо просматривается дно. И кроме того, сравнивая карту с местностью, он заметил немало неточностей, допущенных картографами. Не прошли мимо внимания художника и природные красоты, и ледовая обстановка в море. Чем южнее, тем больше кромка льдов отклонялась от берегов Новой Земли, теряясь в сумерках наступавшего с востока вечера. На обратном пути, когда самолет шел над берегом, пересекая вдающиеся в сушу заливы, солнце, клонившееся к закату, скрывалось за высокими холмами, а на воду падала тень. Но даже и тогда сквозь спокойную рябь на поверхности можно было различить коричневые пятна приподнятого дна, покрытого густыми зарослями ламинарии — морской капусты.
Немало ценных (чисто авиационных) наблюдений сделал для себя Чухновский. Зорко присматривался он к извилинам береговой черты, фиксируя в памяти заливы, фиорды как возможные места базирования самолета в будущем. Ведь до той норы почти вся практика, и его собственная, и других наших морских летчиков, на Большой земле ограничивалась полетами вблизи аэродромов.
Думал Борис Григорьевич и о том, что в полеты надо брать все необходимое для согревания воды и масла — иначе не запустишь мотор. Он чутко улавливал каждый такт работы мотора, время от времени оборачиваясь и успокоительно кивая спутнику в задней кабине.