Они ведь едят щенков, правда?
Шрифт:
Искренний смех.
— Точно подмечено, товарищ, — улыбнулся Фа. — В прошлом году в вашем министерстве показатели продвижения по службе женщин выросли на три целых семь десятых процента.
— Товарищ президент — непревзойденный мастер статистики, — усмехнулся Ло. — Иногда мне кажется, что он прошел мимо своего настоящего призвания.
Смех. Ну, а это уже некстати, подумал Ган.
— Да, тут никаких сомнений, — улыбнулся Фа. — Мне следовало бы работать бухгалтером. Но партия поставила передо мной иные задачи. Однако я очень впечатлен успехами вашей товарищ Чан. Похоже, она
— Да уж, — усмехнулся Ло, а потом повернулся к остальным. — Я тоже не прочь потрудиться с ней на одном поприще.
Увидев, как Ло самодовольно ухмыляется, Фа вспомнил об инциденте, про который несколько лет назад ему рассказал адмирал Чжан — милый адмирал Чжан, который сейчас служит родной стране в качестве агента «Красное Человечество», лежа на больничной койке в Сан-Диего, где продолжает пичкать себя каким-то травяным зельем и симулирует почечную недостаточность.
Именно Чжан первым заметил талант товарища Чан, проходившей стажировку в МГБ. Он заинтересовался ею — разумеется, по-доброму и целомудренно, потому что сам всегда оставался верен своей жене. Однажды Чан прибежала к Чжану, вся в слезах, и сообщила, что ее начальник, заместитель министра Ло, домогался ее. Чжан вызвал на ковер Ло и сурово отчитал его. Этот эпизод, безусловно, сыграл свою роковую роль, обострив ненависть и зависть Ло, которые он и без того испытывал к адмиралу Чжану. Ну, а пока Чан приятно проводила время, удобно устроившись в самом сердце американской столицы. И что же — оставить все это и вернуться в Пекин, чтобы сделаться заложницей похотливых повадок Ло? Нет, такая перспектива вряд ли привлекала ее.
— Товарищ министр Ло, — сказал Фа, — мне кажется, если товарищ Чан так превосходно справляется со своей работой в Вашингтоне, то нет смысла возвращать ее обратно в Пекин.
Он заметил молниеносную вспышку ярости в глазах Ло.
— При всем моем уважении, товарищ президент, — ответил Ло, — мне кажется, я лучше вас разбираюсь в делах, касающихся штата моих сотрудников.
— Несомненно, — кротко ответил Фа, глядя на свои бумаги. — И, тем не менее, давайте пока оставим ее там, в Вашингтоне. Ну что ж, перейдем теперь к следующему вопросу? Тайваньский режим выставил нам счет. Стоимость одного креветочного судна. Должен сказать, это внушительная сумма. Правда, что креветочное судно ст'oит сейчас так дорого?
Глава 38
Ну, а у тебя как прошла неделя?
— Давай я помогу тебе, старший братец. Ну, вот. Соси. Сосешь?
— Ммф.
День клонился к вечеру. Жук и Бьюкс сидели на крыльце «Разора». Жук сидел в кресле-качалке, но не раскачивался, потому что на шее у него был фиксирующий корсет, а левый локоть — крепко перевязан. Эта сцена чем-то напоминала картину Нормана Рокуэлла [67] : молодой человек ухаживает за раненым братом.
— Забита, — ворчливо сказал Жук.
67
Норман Рокуэлл (1894–1978) — американский художник и иллюстратор журналов.
— Сейчас проверим.
Бьюкс вытащил соломинку, осмотрел ее, дунул — с другого конца вылетел упрямый комок оранжевой мякоти.
— Ну, вот, — сказал он и уже собирался вставить соломинку обратно — в рот Жука, но тот отпрянул.
— В чем дело?
— У тебя случайно нет…
— Нет, у меня нет заболеваний, передающихся половым путем.
— Я об этом и не думал. Я только хотел спросить, нет ли у тебя гингивита или еще какой-нибудь болезни десен. Мой организм и без того слишком расшатан, чтобы награждать его еще и этим.
— Ну, гингивита у меня тоже нет, — ответил Бьюкс и вставил соломинку на прежнее место. — Молчи и соси. Честное слово, ты хуже маман! Я чувствую себя медбратом. В психушке.
«Старомодный» получился очень вкусным. Очень. Да, вливание бурбона оказывало благотворное действие. Он должен помогать от боли в шее и от еще более настырной боли в локте. Уходя, Минди забрала с собой флакон обезболивающего — такой вот мелкий мстительный жест на прощанье. Наверное, по дороге она забросила его в лягушачий пруд, взметнув вихрь брызг.
Бьюкс сидел рядом с братом, раскачивался и потягивал «старомодный» из своего стакана, без соломинки.
— Думаю, она вернется, — сказал Бьюкс. — Как только немножко остынет. Правда, когда она вылетала отсюда, от нее прямо искры сыпались.
— Видишь вот это солнце — вон там? — сказал Жук. — Этот большой светящийся шар в небе, над горами? Могу сделать одно предсказание. Это солнце погаснет раньше, чем Минди, как ты выразился, «остынет».
— Ну, — Бьюкс философски пожал плечами, — пожалуй, что сделано, то сделано.
— Бьюкс! Может, не будешь изрекать банальности?
— Я просто пытаюсь тебя приободрить.
— Ну, в таком случае можно было придумать что-нибудь получше, чем «что сделано, то сделано», — проворчал Жук. — Это надо же!
— Необязательно так огрызаться.
— Я и не огрызаюсь. Просто не желаю, чтобы мне говорили: «Что сделано, то сделано». А еще не надо мне говорить: «Как знать, может, это и к лучшему», или что-нибудь еще в таком духе.
— Ну, если ты намерен и дальше так ворчать и капризничать, тогда будешь сам себе ужин готовить. А я полюбуюсь, как ты с этой задачей справишься — с твоей-то рукой и этим ожерельем, как у ватусси.
— Приношу извинения.
— Принимаю твои извинения.
— Можно мне еще выпивки, будь так добр?
Бьюкс поднял стакан.
— Благодарю, — сказал Жук. — Ну что, я был достаточно вежлив?
— У тебя что-то на подбородке. Хочешь, вытру?
— Не надо, спасибо. Приступы слюнотечения очень соответствуют моему нынешнему состоянию психики.
Жук поглядел на статью в «Пост», которая лежала раскрытой на коленях у Бьюкса.
— Ты что — наизусть, что ли, учишь все это? Уже третий день пошел.
— Ну, просто хочу ознакомиться поближе с разными подробностями. На тот случай, если об этом еще будут говорить.
— Будут, будут.
— Хочется же со знанием дела об этом толковать. Должен тебе сказать, она — телка что надо.
Статья сопровождалась большой фотографией Энджел, возможно, взятой с одной из нарочито соблазнительных обложек ее книг: там она выглядела чем-то средним между интеллектуалкой-международницей и стриптизершей, исполняющей танец на коленях клиента. Минди это фото доставило особенное удовольствие; поднимаясь к себе, чтобы паковать вещи, она обозвала ее «бесстыжей шлюхой».