Онича
Шрифт:
Что я ищу здесь? — думает Джеффри и не может найти ответа. Из-за усталости и солнечного жара в глубине тела причины не отыскать. Единственное, что важно, — двигаться вперед, шагать за Окаво через этот лабиринт.
Незадолго до сумерек Джеффри и Окаво достигают Ите-Бриньяна. Тесный лесной коридор, которым они следовали весь день вдоль ручья, продираясь сквозь преграду деревьев, сквозь нагромождение скал, вдруг раздался вширь, подобно гроту, выходящему в огромный подземный зал. Перед ними озеро, отражающее цвет неба.
Окаво останавливается на скале. Его черты застывают, принимают выражение,
Ни малейшего признака жизни ни в воде, ни в лесу, окружающем озеро. Тишина такая, что Джеффри чудится, будто он слышит шум крови в своих артериях.
Потом Окаво медленно входит в темную воду. На другой стороне деревья образуют непроницаемую стену. Некоторые так высоки, что солнечный свет цепляется за их верхушки.
Теперь Джеффри слышит звук воды. Некое дуновение меж стволов, меж камней. Вслед за Окаво он входит в воду и медленно идет к роднику. Средь глыб черного песчаника — маленький водопад.
«Это Ите-Бриньян, озеро жизни». Голос Окаво упал до шепота. А может, Джеффри только почудилось, будто он что-то услышал. Он вздрагивает перед водой, бьющей ключом, как в первый миг Вселенной. Холодно. Чувствуется какое-то дуновение, дыхание, исходящее из леса.
Окаво горстями зачерпывает воду и ополаскивает лицо. Джеффри пересекает озеро, оскальзывается на скалах. Вес намокшей одежды мешает ему выбраться на берег. Окаво протягивает руку и помогает подняться на камни у ключа. Там Джеффри умывает лицо, долго пьет. Холодная вода гасит жжение внутри тела. Он думает о крещении, он никогда уже не будет прежним.
Приходит ночь. Огромная тишина нарушается только голосом родника. Джеффри ложится на еще теплые от солнца камни. После стольких испытаний ему, полумертвому от усталости, кажется, что он достиг наконец цели своего путешествия. Прежде чем заснуть, он думает о May, о Финтане. Вот куда надо будет с ними перебраться, бежать из Оничи, скрыться от предательства. Здесь он сможет написать свою книгу, закончить поиски. Он, как царица Мероэ, нашел наконец место для новой жизни.
На рассвете Джеффри замечает над собой дерево. Ночью он не обратил на него внимания, быть может из-за темноты. Лежал, осененный им, сам того не подозревая. Огромное, многоствольное, оно укрывает ветвями источник. Окаво спал чуть выше, меж корнями. На земле, рядом со стволом, примитивный алтарь: разбитые горшки, бутыли из тыквы, черный камень.
Все утро Джеффри исследует окрестности родника в поисках других знаков. Но нет ничего. Окаво нетерпелив, он хочет уходить, прямо сегодня, после полудня. Они спускаются по ручью до реки Кросс. На берегу в ожидании пироги сооружают шалаш.
Ночью Джеффри просыпается от ожогов на теле. При свете карманного фонарика замечает, что вся земля покрыта блохами; их так много, что кажется, будто красная почва ходит ходуном. Окаво и Джеффри спасаются на плёсе. Рано утром Джеффри колотит лихорадка, он не может идти. Мочится темной жидкостью цвета крови. Окаво проводит рукой по его лицу. «Это мбьям, вода мбьям».
Около полудня приходит моторная пирога. Окаво взваливает Джеффри себе на спину, переносит в лодку и укладывает под брезентом, чтобы защитить от солнца.
* * *
Почувствовав, что время пришло, Ойя покинула больницу и направилась к реке. Занимался рассвет, на берегу еще никого не было. Ойя ощущала беспокойство, искала место для родов, как трехцветная кошка в саду Сэбина Родса. Обнаружила пирогу на причале. Отвязала ее и, выгнувшись, налегла на длинный шест. Устремилась на середину реки, к острову Броккедон. Она спешила. Волны боли уже раскрывали матку. Теперь, оказавшись на воде, она перестала бояться, а боль можно терпеть. Невыносимо было бы оставаться дольше в белой палате среди всех этих больных женщин и запаха эфира. Река текла спокойно, туман цеплялся за деревья, пролетали белые птицы. Руина корабля была неразличима в тумане, сливалась с островом, тростниками и деревьями.
Она направила пирогу поперек течения, изо всех сил отталкиваясь шестом, чтобы взять разгон, и пирога продолжила двигаться по инерции, немного наискось. Схватки стали сильнее. Ойе пришлось сесть, вцепившись руками в шест. Течение сносило лодку вниз, и Ойя орудовала шестом как веслом. Боль сопровождала каждое движение ее рук, опиралась на воду. Ей удалось преодолеть течение. Пирогу еще сносило немного, но Ойя уже не мешала воде и, поскуливая, наклонившись вперед, позволила лодке медленно скользить вдоль тростников Броккедона. Теперь она была в тихой заводи, среди тростника, откуда вылетали тучи мошкары. Наконец пирога стукнулась носом в увязший корабль. Ойя воткнула шест в тину, чтобы остановить пирогу, начала взбираться по шаткой железной лестнице на палубу. Боль вынудила ее остановиться, передохнуть, вцепившись руками в ржавый поручень. Она глубоко вдыхала воздух, закрыв глаза. Ее синее миссионерское платье осталось в больнице, на ней была только белая рубашка, теперь совершенно мокрая от пота и заляпанная грязью. Но она сохранила оловянный крестик. Утром, перед рассветом, когда у нее отошли воды, обмотала бока одеялом.
Медленно, на четвереньках, Ойя двинулась по палубе к лестнице, ведущей в разоренный салон. Ее убежище было там, рядом с ванной комнатой. Она развязала одеяло, расстелила на полу, потом легла. Ее руки пытались нашарить трубы, прикрепленные к переборкам. Через отверстия в корпусе, сквозь ветви деревьев сочился бледный свет. Речная вода обтекала корабль, производя непрерывную вибрацию, которая проникала в тело Ойи, присоединяясь к волнам ее боли. Глядя на свет, Ойя ждала, когда наступит решающий миг; каждая волна боли приподнимала ее тело, заставляла крепче цепляться за старую, ржавую трубу над головой. Она пела песню, которую не могла слышать. Это была долгая дрожь, похожая на движение реки, омывавшей корабль.
* * *
Финтан и Бони забрались внутрь увязшего корабля. Слышалось только их собственное дыхание, хриплое, затрудненное. Ойя лежала на полу в бывшей ванной комнате, выгнувшись и цепляясь руками за что-то такое, что Финтан сначала принял за ветку; лишь потом догадался, что это та самая труба, от которой Окаво отломал кусок, чтобы разбить зеркало. Бони тоже подошел поближе. На их глазах творилось таинство, они не могли говорить — только смотрели. На рассвете, когда Финтан пришел на причал, Бони все ему рассказал о бегстве Ойи и о ребенке, которого она собиралась родить. На пироге своего дяди Бони отвез Финтана к кораблю. Сам сначала не хотел подниматься, но потом все-таки последовал за Финтаном по железной лестнице. Это было ужасно и одновременно притягательно, они затаились в темном нутре корабля и смотрели.