Онлирия
Шрифт:
И подобно этому пастушонку, присматривавшему за овцами, кто-нибудь один из нас, наиболее могучих, тогда постоянно пас Его, выполняя задание демонария.
И Он уже знал, чувствовал, что мы не дадим Ему сделать то, ради чего Он был послан на землю в виде Сына Человеческого, – по крайней мере испортим это дело в самом же начале и надолго задержим его окончательное исполнение…
Ему было все известно о нас, и то, что мы убьем Его – столь же верно и беспощадно, как всякую человеческую тварь, как и любых членов ангелитета, которые осмелятся появиться где-нибудь на земле в материальном воплощении.
Ибо тело и материя, дорогой наш Брат по небесному дворянству, тело и материя
– наши,
Еще в молодые годы, будучи учеником столяра, Он высверлил эту вещицу из ровной ветки приречного дерева, научился играть на ней и потом, став проповедником, всюду в долгих скитаниях носил с собою флейту. После того как
Он подарил ее пастуху и как Он был убит, эта прямоствольная цевница прошла через многие руки по разным странам в продолжение всех двадцати последовавших веков. Но о ней в этих веках знали немногие. Ныне главари всемирного антикварного империализма, такие, как Доус, Исикава, Во и
Октобер, знающие о существовании флейты, объявили, однако, ее нулевую стоимость. Ниспровержение одного из самых бесценных сокровищ мирового антиквариата было вызвано объявлением по многим странам земли о скором наступлении часа ИКС.
Потому как становилось ясно, что никого уже не может спасти эта священная вещица, принадлежавшая раньше самому Спасителю… В веках замечено было, что флейта появлялась на той земле и в том народе, которых ожидали катастрофа и погибель. Но кара судьбы предотвращалась, если на инструменте мог сыграть какой-нибудь чистый ребенок той страны ту мелодию, которую однажды сыграл юному пастушку умиленный Спаситель, присев рядом с ним на бугорок и вынув из мешка флейту. По сведениям многих немцев, погибших во вторую мировую войну, последний раз играл на ней тринадцатилетний Лотар Иеронимус Вайс, сын почтальона из одной баварской деревни. Он и явился истинным спасителем
Германии, о чем почти никто из людей не догадывался – и прежде всего сам юный музыкант, случайно поднявший деревянный инструмент в 1945 году во дворе разрушенного бомбой необитаемого дома.
И никто на свете не знает, в том числе и мы, высшие члены демонария, что это за мелодия должна прозвучать и каким образом она становится известной музыканту. Лотар Иеронимус Вайс еще жив и мог бы, наверное, рассказать кое о чем – но вот мне стало известно, что флейта теперь не у него, в Германии, а в погибающей России. И еще мне стало известно, что во сне художница Тамара слышала эту мелодию – ее как бы наигрывала на своем инструменте дочь художницы Машенька, ходившая в музыкальную школу. Таким образом, концы постепенно связываются…
Так думал шагавший сквозь снегопад по московским улицам демон Келим, которого я уже сам давно пас.
Истомившись брести по городу, Келим решил махнуть рукой на все условности и с тихими ругательствами, стряхивая рукою снег со своей широкой кепки, на глазах у многих изумленных граждан Москвы Последних Времен ушел головою вперед прямо в гранитный цоколь одного из высотных домов, называемых в народе сталинскими небоскребами. Постовой милиционер, тоже весь обсыпанный снегом, как и снующий вокруг московский люд, подошел и с изумленным видом уставился на то место в стене охраняемого здания, куда только что чудом проник неизвестный человек. Милиционер беспомощно растопырил руки в кожаных перчатках и, моргая белыми от налипших снежинок ресницами, оглянулся на прохожих – он не знал, видимо, что ему предпринимать.
Между тем Келим быстро просачивался вверх по кирпичной кладке толстых стен, и приятное чувство тишины и полного одиночества постепенно охватывало его.
Он возносился с этажа на этаж, подымаясь все выше, и старался выбирать такой путь внутри стены, чтобы избежать малоприятных, отдающих ржавчиной встреч со стальной вмурованной балкой или с арматурой железобетонного ригеля. Но та капитальная стена, по которой он просачивался наверх, была вся целиком сложена из звонких силикатных кирпичей, только наружная облицовка сделана из розовых керамических плиток, никоим образом, впрочем, не мешавших его продвижению ввысь. Когда он, огибая попадавшиеся все же на пути концы балок, оказывался близко к наружной облицовке, то глаза его, продолжавшие видеть и в темноте, различали тусклое, кораллового оттенка свечение, как бы излет поздней вечерней зари: сквозь розовые керамические блоки просвечивал воздух внешнего мира, который, несмотря на раннюю зимнюю темень, навалившуюся на
Москву, был несравнимо светлее кромешной тьмы внутренности стен сталинского небоскреба.
В одном месте, миновав примерно пятнадцатый этаж по центральному корпусу,
Келим вдруг натолкнулся на логово Бетонника, как я его называю, – на одну из зловещих московских тайн, о которой теперь, пожалуй, известно только мне одному. Когда-то данное высотное здание строили бригады заключенных, их были тысячи на растянутых вдоль и поперек корпусах строящегося небоскреба.
Стройка охранялась по большому внешнему периметру, как зона, – с вышками, с колючей проволокой, – а внутри этой зоны работали вперемешку и заключенные и вольнонаемные строители. И одного из них, какого-то прораба, которого невзлюбили зэки, они подкараулили и затолкали в большую яму, специально оставленную в толще двухметровой стены, и сверху обрушили туда пару бадей жидкого бетонного раствора. То, как замуровали в стену прораба, видел из вольняшек только машинист башенного крана, подававший тот роковой бетон, но крановщику, пожилому многодетному человеку, зэки снизу молча погрозили кулаком и сделали рукою знак: перережем горло, если будешь болтать. И в знак того, что он все понял, испуганный работяга подобострастно закивал, сидя в своей кабине за рычагами, и даже для вящей убедительности коротко просипел сигнальным гудком.
С тех пор Бетонник и обитает в стене высотного дома на уровне пятнадцатого этажа по главному корпусу. Постепенно он, конечно, превратился в скелет, но по-прежнему стоит в своем склепе, одетый в полувоенный китель, и на ногах у него сапоги – форма одежды, популярная в то послевоенное время, когда началось возведение московских остроконечных небоскребов, издали столь похожих на колоссальные могильные обелиски. Пропитавшись бетоном, китель и кривые штаны-галифе прораба превратились в каменные одеяния, и если можно было бы вырубить его из толщи стены, то была бы готова скульптурная фигура наподобие тех каменных гигантов, изображающих строителей коммунизма, которые стоят себе на углах крыши центрального корпуса и не думают ничего строить.
Вот и добавить бы к ним строгого начальника, чтобы дело пошло, – я смотрю на них сверху, со своей высоты, и мне хорошо видны широкие плечи как работников науки, так и рабочих. Валики снега белеют на их плечах, и на макушке стриженой головы рабочего, и на узле волос крестьянки, и на складках штанов, блуз, рубашек и длинных развевающихся юбок окаменевших трудящихся, с такой непонятной старательностью выделанных скульптором на колоссальных спинах и многотонных ягодицах, – кто смог бы увидеть эти складки!