Оно
Шрифт:
– Ты поверил в это?
Мальчик очаровательно улыбнулся.
– Я читал «Хочешь верь, хочешь не верь», и там писали про одного парня, который извлекал музыку из своих зубов. Радиомузыку. У него были пломбы, как маленькие радиоприемники. Я думаю, что если уж я поверил в это, я мог бы поверить во что угодно.
– А-а! – сказал Билл. – Но поверил ли ты в это? Мальчик неохотно кивнул головой.
– А ты когда-нибудь еще слышал эти голоса?
– Однажды, когда мылся в ванной, – сказал мальчик. – Это был голос какой-то девочки. Она плакала. Без слов. Я боялся вытащить пробку, когда
Билл снова кивнул. Мальчик смотрел на Билла в упор, широко раскрытыми глазами.
– А вы знаете что-нибудь об этих голосах, мистер?
– Я слышал их, – сказал Билл, – давным-давно. А ты ничего не знаешь о детях, которых здесь убили, сынок?
Глаза мальчика потухли и стали настороженными.
– Папа не велел мне разговаривать с незнакомыми людьми. Он говорит, что любой может оказаться убийцей. Он отодвинулся от Билла еще на один шаг, пятясь к тени вяза, в который Билл когда-то, двадцать семь лет тому назад, врезался на велосипеде. Он тогда свалился и сломал руль.
– Это не я, сынок, – сказал он. – Последние четыре месяца я провел в Англии. Только вчера приехал в Дерри.
– Все равно мне нельзя разговаривать с вами, – ответил мальчик.
– Правильно, – согласился Билл. – У нас свободная страна. Мальчик помолчал, а потом сказал:
– Я дружил с одним из них. С Джонни Фьюри. Хороший парень. Я плакал, – сказал он со значением, слизнув остатки мороженого. Потом высунул язык, который стал ярко-оранжевым и облизал пальцы.
– Держись подальше от люков и канализации, сынок, – спокойно сказал Билл. – Подальше от безлюдных мест. Играй лучше на спортплощадке. Но больше всего берегись люков и канализации.
Глаза мальчика вновь заблестели, но он долго ничего не говорил. И вдруг:
– Мистер, рассказать вам кое-что интересное?
– Конечно.
– Вы видели этот фильм, где акула съедает всех людей?
– Ага. «Чччелюсти»
– Так вот, у меня есть друг. Его зовут Томми Викананза, у него с головой не все в порядке. Понимаете? Крыша поехала.
– Понятно.
– Он говорит, что видел такую акулу в Канале. Он гулял один в Бассей-парке недели две тому назад и сказал, что видел плавник. Он сказал, что он был восемь или девять футов длиной. Один плавник, понимаете? Он сказал: «Вот кто убил Джонни и остальных. Это Челюсти, я знаю, потому что сам видел». А я ему говорю: «Канал такой грязный, что там никто не может жить, даже мальки. А ты говоришь, что видел там Челюсти. У тебя крыша поехала, Томми». А Томми сказал, что она выскочила из воды, как раз как в конце того фильма и пыталась схватить его и съесть, но он вовремя успел отскочить. Смешно, правда, мистер?
– Очень смешно, – согласился Билл.
– У него крыша поехала, ведь правда? Билл заколебался.
– Держись подальше и от Канала, сынок. Понимаешь меня?
– Вы хотите сказать, что верите в это? Билл снова заколебался. Он должен был пожать плечами, но вместо этого кивнул.
Мальчик шумно выдохнул. Он опустил голову, словно от стыда.
– Вообще иногда я думаю, что и у меня крыша поехала.
– Я понимаю тебя, – Билл подошел к мальчику поближе. (Тот смотрел на него с опаской, но на этот раз не отошел). – Ты разобьешь
Мальчик посмотрел на свои исцарапанные коленки и улыбнулся.
– Да, вы правы. Я ее когда-нибудь выброшу.
– А можно мне попробовать? – неожиданно спросил Билл. Сначала мальчик посмотрел на него изумленно, а потом рассмеялся.
– Вот будет смешно, – сказал он. – Никогда не видел взрослого на скейтборде.
– Я дам тебе четвертак, – сказал Билл.
– Мой папа говорит...
– Никогда не бери денег или конфет у незнакомцев. Хороший совет. Но я все-таки дам тебе четвертак. Что ты на это скажешь? Я только до угла Дддджэксон-стрит.
– Не надо никакого четвертака, – сказал мальчик. Он снова рассмеялся – веселый и простой звук. Свежий. – Не нужен мне ваш четвертак. Я и так богатый, у меня два доллара. Но мне хочется на вас посмотреть. Только, если сломаете что-нибудь, не говорите, что это я вам дал.
– Не волнуйся, – сказал Билл. – Не скажу.
Он пальцем толкнул одно из истертых колес на доске, любуясь легкостью, с которой оно двигалось, – оно зажужжало, как будто внутри вертелся миллион подшипников. Звук ему нравился. Он вызывал какие-то хорошие, давно забытые чувства. Какое-то ощущение теплоты, прекрасной, как любовь. Он улыбнулся.
– О чем вы думаете? – спросил мальчик.
– Что сейчас убьюсь, – сказал Билл, и мальчик засмеялся.
Билл опустил доску на дорогу и поставил на нее одну ногу. Он покатал скейт туда-сюда, приноравливаясь. Мальчик наблюдал. В уме Билл уже видел себя катящим по Витчем-стрит к Джэксону на жгуче-зеленой, цвета авокадо, доске мальчика – сзади развеваются, как хвост, полы его спортивной куртки, лысина блестит на солнце, колени согнуты и подрагивают, как у неопытных лыжниц, когда они летят со своей первой горки. В таком состоянии что-то в тебе говорит, что ты вот-вот упадешь или уже упал. Он бьется об заклад, что мальчишка никогда не будет ехать на доске подобным образом. Он бьется об заклад, что ребенок поедет так, (чтобы обогнать самого черта) как будто не будет никакого завтра.
Хорошее чувство погасло в его груди. Он слишком ясно увидел, как доска выскальзывает у него из-под ног и летит, ничем не обремененная, вниз по улице, невероятная жгуче-зеленая доска того цвета, который может полюбить только ребенок. Он увидел и себя, падающего на зад или, может быть, на спину. Видел и одиночную палату в городской больнице, где он однажды был, когда навещал Эдди в такой же комнате, после того, как тот сломал руку. Билл Денбро, вытянувшийся во всю длину, одна нога подвешена на растяжках. Входит доктор, смотрит на его карту, потом на него и говорит:
«Ваши две главные ошибки, мистер Денбро, заключаются в том, что, во-первых, вы плохо правили доской, а во-вторых, вы забыли, что вам скоро сорок».
Он наклонился, поднял доску и подал ее мальчику.
– Думаю, не надо, – сказал он.
– Струсили, как цыпленок, – сказал мальчик, не очень обижаясь.
Билл приставил большие пальцы к ушам и стал хлопать локтями:
– Цып-цып-цып! Мальчик засмеялся.
– Мне пора домой.
– Будь осторожней на дороге, – сказал Билл.