Оно

Кинг Стивен

– Я еще и заикался.

– Заикался?

– Да. Тогда. Ты говорила, что я был единственным человеком в Лос-Анджелесе, который осмеливался говорить медленно. Но правда была в том, что я не осмеливался говорить быстро. Это был не плод размышлений.

И не рассуждение. И не мудрость. Все исправившиеся заики говорят очень медленно. Это один из известных ходов, также как свое второе имя надо вспомнить прямо перед тем как представляешься, потому что у заик более всего проблем с существительными, и слово, которое причиняет самое большое беспокойство, – это их собственное имя.

– Заикался. – Она улыбнулась легкой улыбкой, как будто

он пошутил и она потеряла нить.

– До смерти Джорджа я заикался умеренно – сказал Билл, и уже начал слышать, как слова повторяются в его мозгу, как будто бесконечно разделенные во времени; он говорил гладко, медленно и размеренно, но мысленно слышал, как такие слова, как «Джбрижи» и «умеренно», наскакивают одно на другое, становясь Джджджорджи и уммеренно. – Я имею в виду, что у меня было несколько действительно ужасных моментов – обычно, когца меня вызывали, и особенно , если я действительно знал ответ и хотел ответить. После смерти Джорджа пошло намного хуже. Потом, где-то в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, стало улучшаться. Я поехал в Чеврус Хай в Портленде, и там был классный логопед, миссис Томас. Она научила меня некоторым уловкам. Наподобие того, чтобы думать о втором имени непосредственно перед тем, как говоришь: «Привет, я Билл Денбро». Я брал уроки французского, и она научила меня переключаться на французский, если я застреваю на слове. Если ты чувствуешь себя, как самая большая жопа в мире, снова и снова произнося «кккк», как заезженная запись, переключайся на французский, и снова сорвется с твоего языка. И как только ты сказал это по-французски можешь возвращаться к английскому и сказать «эта книга» без всяких проблем. И если ты спотыкаешься на словах, начинающихся с "с", можно шепелявить. Никакого заикания. Все это помогало, но главным образом надо было забыть Дерри и все, что случилось там. И это произошло. Когда мы жили в Портленде и я собирался в Чеврус. Я не сразу все забыл, но оглядываясь назад, сказал бы, что это случилось через замечательно короткий промежуток времени. Месяца через четыре, не более, мое заикание и мои воспоминания стерлись одновременно. Кто-то вымыл доску, и все старые уравнения исчезли.

Он выпил остатки сока. – Когда я заикнулся на слове «спросить» несколько секунд назад, это было впервые за двадцать один год.

Он посмотрел на нее.

– Сначала шрамы, потом заиккание. Ты сслышишь?

– Ты делаешь это намеренно! – сказала она, сильно испугавшись.

– Нет. Я думаю, человека в этом убедить нельзя, но это так.

Заикание смешит.

Одра. Страшно. На одном уровне ты даже не сознаешь, как это происходит. Просто... Что-то еще ты слышишь в своей голове. Как будто часть твоего мозга на минуту опережает остальной.

Он встал и беспокойно обошел комнату. Он выглядел усталым, и она с тревогой подумала, как упорно он работал почти тринадцать последних лет, как будто талант можно измерить неистовством, почти что безостановочностью работы. Мысль, которая пришла ей в голову, была тревожной, и она попыталась отогнать ее, но напрасно.

Предположим, что Биллу звонил не Ральф Фостер, приглашающий его в «Плау и Бэрроу» на хандрестлинг или трик-трак на часок, и не Фредди Файерстоун, продюсер «Комнаты на чердаке» по какому-нибудь вопросу?

Но тогда напрашивалась мысль, что все это дело «Дерри-Майкл Хэнлон» было ничем иным, как галлюцинацией. Галлюцинацией, вызванной начинающимся нервным расстройством.

Но шрамы.

Одра – как ты объяснишь эти шрамы?

Он прав. Их не было, а сейчас они есть. Это правда, и ты знаешь ее.

– Расскажи мне остальное, – сказала она. – Кто убил твоего брата Джорджа? Что ты и эти другие дети сделали? Что вы обещали?

Он подошел к ней, встал перед ней на колени, как старомодный поклонник с просьбой о руке и сердце и взял ее руки.

– Я думаю, я мог бы рассказать тебе, – сказал он мягко. – Я думаю, если бы я действительно хотел, то мог бы. Многого я не помню даже сейчас, но раз я начал говорить, оно придет. Я могу ощущать эти воспоминания.., ожидать рождения. Они как облака, несущие дождь. Только этот дождь очень грязный. Растения, которые вырастают после такого дождя, – монстры. Может быть, я могу встретиться с ними...

– Они знают?

– Майкл сказал, что он зовет всех. Он думает, они все приедут.., кроме, может быть, Стэна. Он сказал, что голос Стэна звучал как-то странно.

– Это все звучит для меня странно. Ты очень пугаешь меня, Билл.

– Извини, – сказал Билл и поцеловал ее. Это было похоже на поцелуй незнакомца. Она почувствовала, что ненавидит этого человека – Майкла Хэнлона. – Я думал, я должен объяснить столько, сколько могу; я думал, так будет лучше, чем сжиматься и дрожать ночью. Я полагаю, некоторые из них как раз так и дрожат сейчас. Но я должен ехать. И я думаю, Стэн будет там, неважно, что голос его звучал странно. Или, может быть, это потому, что я не могу представить себе, что не еду.

– Из-за твоего брата?

Билл медленно покачал головой. – Я мог бы тебе сказать, что да, но это было бы ложью. Я любил его. Я знаю, как странно это должно звучать после того, как я признался, что не думал о нем двадцать с лишним лет, но я чертовски любил этого человечка. – Он улыбнулся. – Он был спазмоид, но я любил его. Знаешь?

Одра, у которой была младшая сестра, кивнула:

– Я знаю.

– Но дело не в Джордже. Я не могу объяснить, что это. Я...

Он выглянул из окна и посмотрел на утренний туман.

– Я чувствую себя так, как должна чувствовать себя птица, когда приходит осень, и она знает.., как-то она знает, что ей надо лететь домой. Это инстинкт, малыш.., и я думаю, я верю, что инстинкт – это железный остов, на котором держатся все наши идеи свободной воли. Даже если ты хочешь выкурить трубку, или выпить бутыль, или предпринять длинную прогулку, ты не можешь сказать НЕТ некоторым вещам. Ты не можешь отказаться принять свой выбор" потому что нет никакого выбора. Я должен ехать. То обещание.., оно в моем мозгу как рррыболовный крючок.

Она встала и осторожно подошла к нему; она чувствовала себя очень слабой, хрупкой, вот-вот сломается. Она положила руку на его плечо и повернула его к себе.

– Тогда возьми меня с собой.

Выражение ужаса, которое появилось в этот момент на его лице – не ужаса от нее, а ужаса за нее – было настолько обнаженным, что она отступила назад, действительно в первый раз испугавшись.

– Нет, – сказал он. – Не думай об этом. Одра. Никогда не думай об этом. Ты не поедешь в Дерри, ты не приблизишься к Дерри на три тысячи миль. Я думаю, Дерри будет очень плохим местом следующие несколько недель. Ты останешься здесь и будешь вести дела, находить отговорки за меня. Обещай мне это!