Оноре де Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность
Шрифт:
В сентябре 1833 года он получил извещение, что «иностранка» находится в Невшателе и может повидаться с ним. Он немедленно отправился в Швейцарию. Первое свидание произошло в саду гостиницы «Сокол», и подробности его пересказываются совершенно по-разному: одни говорят, что, увидав г-жу Ганскую среди многочисленного общества, Бальзак сразу узнал ее, что она страшно взволновалась при его приближении, и они почти упали в объятия друг друга, восклицая: «Ева!» – «Оноре!» Другие утверждают, что знакомство произошло более общепринятым способом, что г-жа Ганская была даже несколько разочарована при виде толстенькой, коротенькой фигуры предмета своего заочного обожания. Во всяком случае, Бальзак скоро заставил ее забыть это мимолетное разочарование и явился перед ней тем тонким, увлекательным собеседником, который умел внушать доверие женщинам и пленять их сердца. На Бальзака это первое свидание с его анонимной корреспонденткой произвело сильное впечатление. Вот что он пишет по этому поводу сестре: «Мне очень хотелось рассказать тебе о моем путешествии. Я нашел там все, что может льстить беспредельному тщеславию
6
в истинном, хорошем смысле (фр.)
7
долина Транера (фр.)
Г-жа Ганская действительно обладала привлекательной внешностью; она была среднего роста, стройная, грациозная; черные глубокие глаза ее блестели умом, необыкновенно маленькие розовые губки мило улыбались, выдающейся особенностью ее лица был большой, открытый, красиво очерченный лоб. Она была хорошо образована, знакома с европейскими литературами, интересовалась вопросами искусства. По натуре спокойная, более нежная, чем страстная, она отличалась наклонностью к мистицизму и сильно развитыми аристократическими пристрастиями. Муж ее, не подозревавший коварных замыслов Бальзака, полюбил его как веселого собеседника и настойчиво звал к себе в деревню. Бальзак с радостью принял это приглашение и обещал непременно приехать, как только ему позволят дела, а пока просил и получил от Ганской позволения писать ей. Между ними завязалась переписка, тянувшаяся много лет и скрепившая их взаимные отношения. Бальзак пишет ей обо всем: о своих литературных планах, о своих денежных затруднениях, о своих надеждах и своих разочарованиях. Он рассказывает ей и о своем путешествии в Сардинию, и о своих успехах в аристократическом салоне принцессы Бельджиозо, и о своих ссорах с журналистами и издателями. Ганская высказывает беспокойство по поводу дошедших до нее слухов о его сближении с герцогиней де Кастри, и он спешит разубедить ее: «Вы говорите мне о г-же Кастри, – пишет он, – я с ней в отношениях изысканной любезности, в таких отношениях, которые и вы не могли бы не одобрить».
В 1835 году Бальзаку, несмотря на денежные затруднения и усиленную работу, удалось повидаться с Ганской: она гостила некоторое время в Вене, и он два раза приезжал к ней туда. Г-жа Ганская была тронута этим доказательством расположения романиста, встретила его самым радушным образом и окружила той любезной заботливостью, к которой он был всегда очень чувствителен. Вернувшись в Париж, он писал ей:
«Не воображайте, что я перестаю думать о вас, даже когда я так занят, как теперь; в часы утомления и отчаянья, в те часы, когда энергия падает, когда сидишь в кресле с опущенными руками, с поникшей головой, с ослабевшим телом и вялым умом, крылья воспоминания невольно переносят к тем минутам, когда наслаждался отдыхом под свежей, зеленой тенью, к тому дню, когда спешил на свиданье с женщиной, которая улыбается мне издали, несмотря на разделяющее нас расстояние, с женщиной, сердце которой – сама чистота, сама искренность, с женщиной, которая возбуждает, одушевляет, дает душевные наслаждения и восстанавливает силы так называемого таланта. Вы для меня все это! Вам это хорошо известно, так не смейтесь же над моими чувствами, как вы это иногда делаете!»
Г-н Ганский часто подтрунивал над отношением жены к Бальзаку, говоря, что писатели – народ опасный для женского сердца. Ганская передала эти слова своему другу, который отвечал ей с грустью: «Г-н Ганский слишком добр, воображая, будто писатели воспламеняют сердца женщин. Мне этого нечего бояться, я безопасен для других, и сам не подвергаюсь опасности».
В начале 1843 года Ганская овдовела. Между нею и ее мужем никогда не существовало горячей любви, они жили мирно, соблюдая всю видимость счастливых супругов, но его смерть не была для нее тяжелым ударом. Она оплакала его, сколько требовали приличия, и занялась устройством дел по богатому наследству, доставшемуся ей и ее единственной дочери, опекуншей которой она была назначена. Ради этих дел она отправилась в Петербург. Бальзак давно не видался с нею, даже переписка их стала менее оживленной в последнее время вследствие болезни г-на Ганского. Теперь, узнав, что она свободна и в Петербурге, он поспешил к ней. Два месяца провел он около нее, и в это время любовь превратилась в настоящую страсть. Работа призывала его обратно в Париж, но он не решался уехать до тех пор, пока Ганская не дала ему слова, что на будущий год приедет для свидания с ним в Дрезден.
«Дорогая графиня, – писал он ей из Берлина, – я приехал сюда в 6 часов и отдохнул в дороге только раз, 12 часов в Тильзите. Пока я был на русской земле, мне казалось, что я все еще подле вас, и, хотя я не чувствовал особенной веселости, вы должны были видеть по моей записочке из Таурогена, что я еще имел силы смеяться над собственным горем. Я ощущаю в себе громадную пустоту, которая все увеличивается и от которой ничто не может избавить меня».
В Берлине его посетил Александр Гумбольдт, который передал ему лестные отзывы о его произведениях короля и королевы прусских; французский посланник убеждал его погостить несколько дней в столице Пруссии, где в его честь готовилось празднество, но он спешил в Париж к своей работе.
«Я более чем когда-нибудь сознаю, – писал он Ганской, – что без вас мне ничего не нужно, и чем больше пространство, разделяющее нас, тем сильнее чувствую я соединяющие нас узы».
Письма, которые Бальзак писал своей приятельнице из Парижа, проникнуты такой же любовной тоскою. Разлука, воспоминания, неуверенность во взаимности – все это еще более разжигало его страсть. Обещанное свидание в Дрездене является ему единственной светлой точкой в будущем, и он сокрушается о том, что до этого свидания остался почти год, год, потерянный для его любви и представляющийся ему целой вечностью.
Г-жа Ганская не разделяла, по-видимому, страстного влечения романиста и весьма спокойно переносила разлуку с ним. Она по-прежнему писала ему дружеские письма, но заботилась гораздо больше о дочери и об имении, чем о нем. Вместо осени 1844 года она приехала в Дрезден в начале 1845 года и запретила Бальзаку слишком скоро являться туда. Оказалось, что их отношения в Петербурге уже подали повод к сплетням, и она боялась подвергнуться тому же в Дрездене, где вращалась среди немецкой и русской аристократии. Бальзака, кроме того, удерживали в Париже неотложные литературные обязательства, и он мог приехать в Дрезден только в начале лета. Г-жа Ганская встретила его со своей обычной радушной приветливостью, а дочь ее, невеста графа Мнишка, отнеслась к нему вполне дружелюбно. Он провел с ними несколько дней в Дрездене, а осенью того же года – в Бадене.
«Баден был для меня цветущим букетом без единого шипа, – пишет он, – мы там жили так тихо, так спокойно, душа в душу; я был счастлив как никогда в жизни. Мне казалось, что я предвкушаю то будущее, которое я призываю, о котором мечтаю среди всех моих горестей, всей моей утомительной работы».
Этим «будущим» был брак с Ганской, на который она все еще медлила дать согласие. Всю зиму 1845 – 1846 года романист провел в тоске. Его возлюбленная путешествовала в это время по Италии, а он вздыхал по ней, привязанный к Парижу.
За последние годы, путем усиленной работы, ему удалось почти совсем освободиться от своих долговых обязательств; он мечтал, что, энергично поработав еще года два-три, окончательно завоюет себе материальную независимость, но нравственное угнетение, в каком он находился вследствие неопределенности своих отношений с Ганской, подавляло его творческую деятельность: в зиму 1845 – 1846 года он не написал почти ничего. Друзья подсмеивались над его юношеской страстью в такие «солидные» годы, но он не обращал внимания на их насмешки. В тех письмах, которые он писал в это время своей возлюбленной, он является романтиком самой чистой воды. Париж представляется ему пустыней, все ему противно; ни слава, ни богатство, которых он добивался с таким трудом, не нужны ему: он мечтает об одном: иметь свой дом, свою семью, жить вдвоем. Он по-прежнему просиживает по целым часам за своим письменным столом, но вместо того, чтобы писать, он любуется висящим перед ним портретом Ганской и упивается воспоминаниями о счастливых часах, проведенных в ее обществе. Весной 1846 года он поехал к ней в Рим. Там она, наконец, сжалилась над ним и обещала ему сделаться его женой, как только его и ее денежные дела придут в порядок. Это давно ожидаемое обещание наложилось на то впечатление, какое вечный город произвел на романиста. Его письма из Рима к г-же Сюрвиль наполнены восторженными описаниями всего, что он там видел:
«Кто не был в Риме, – пишет он, – тот не может составить себе понятия о том, что такое древность, что такое архитектура, что такое великолепие и фантазия, превратившаяся в действительность!» – «Хотя я и недолго пробыл в Риме, но он останется одним из величайших и лучших воспоминаний моей жизни!»
Путешествие освежило Бальзака, обещание Ганской успокоило его, поставило новую, заманчивую цель для его трудов, и, возвратясь в Париж, он с удвоенной энергией принялся за прерванные литературные работы. Он по-прежнему печатался в нескольких журналах разом и в то же время редактировал свои ранее напечатанные романы для новых изданий. Это редактирование обыкновенно равнялось для Бальзака переделке, и даже очень значительной. Он часто менял заглавие всего романа или отдельных частей, многое сокращал, другое, напротив, представлял в более пространном и выработанном виде.