Оноре де Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность

Анненская Александра Никитична

Этого быстрого успеха на литературном поприще оказалось недостаточно для честолюбия молодого писателя: ему захотелось к литературной известности присоединить славу государственного деятеля. Никогда серьезно не занимавшийся общественным вопросами, он вздумал принять участие в политике и влиять на ход государственной жизни страны. В 1831 году, вследствие нового избирательного закона, в нескольких местностях Франции происходили дополнительные выборы в палату депутатов, и он решил выставить свою кандидатуру в Бретани, в той самой местности, где так спокойно прожил несколько недель после своего банкротства. За поддержкой романист обратился к генералу Поммерелю. Он прислал ему свою брошюру политического содержания и просил распространять ее среди лиц, имеющих влияние на выборы.

«Вы знаете мои принципы, – писал он ему, – и, надеюсь, окажете мне протекцию перед вашими избирателями. Кроме прилагаемой брошюры, я напишу еще 4 или 5, чтобы доказать избирателям, что я могу сделать им честь и что я постараюсь принести пользу стране. Что касается парламентской неподкупности, то я стремлюсь доставить торжество своим идеям, достигнув министерства, а люди с широкими, честолюбивыми замыслами никогда не продаются».

Это письмо носит подпись де Бальзак. На дворянское де автор не

имел ни малейшего права, так как происходил из вполне буржуазной семьи, тем не менее он с этих пор присвоил его себе и постоянно присоединял к своей фамилии. Попытка вступить на путь парламентской деятельности в Бретани оказалась неудачной: тамошнее население не променяло своего местного кандидата, графа Рибуазьера, на какого-то парижского писателя. Бальзак не унывал и предложил себя кандидатом в двух других местностях: в Камбре и в Ангулеме. В Камбре его энергично поддерживала местная газета, издаваемая одним молодым писателем, страстным поклонником его таланта, а в Ангулеме – г-жа Карро, школьная подруга сестры его, умная, талантливая женщина и приятельница Бальзака, с которым ее соединяла взаимная, вполне платоническая дружба. Он высоко ценил ее ум, ее тонкий критический взгляд, часто советовался с нею по поводу своих произведений и всегда принимал в соображение ее замечания. Она послужила для него моделью «непризнанной женщины», – этого типа, с его легкой руки так долго державшегося во французской литературе. Г-жа Карро была женой артиллерийского коменданта, человека неглупого, даже ученого, но совершенно спокойного, лишенного всякого честолюбия, всяких широких стремлений и вполне довольствовавшегося своим местом инспектора порохового завода в Ангулеме. Он очень любил жену, но не видел в ней ничего особенного и находил, что она должна вполне удовлетворяться той тихой, семейной жизнью, которая нравилась ему. «Никогда еще такой необыкновенный ум не испытывал такого гнета! – говорил Бальзак о своей приятельнице. – Она так и умрет никому не известная, в своем темном углу!» Г-жа Карро, со своей стороны, искренно восхищалась романистом и поощряла его честолюбивые замыслы. Отчасти под ее влиянием он деятельно хлопотал о своей кандидатуре, написал несколько политических статей и брошюр; издал даже свою политическую программу. К сожалению, ни одного экземпляра этой программы не дошло до нас; те же взгляды, которые он высказывал в своих статьях, довольно неопределенны. Выступая кандидатом в Ангулеме, Бальзак принадлежал к умеренно-либеральной оппозиции: он требовал уничтожения сословия мелких дворян и сохранения палаты пэров, независимости французского духовенства от Рима, возвращения Франции ее естественных границ, т.е. расширения ее до Рейна, сокращения государственных расходов и увеличения доходов путем лучшей системы налогов, всеобщего образования и т.п. Программа романиста, очевидно, не произвела впечатления на избирателей, и он потерпел неудачу и в Камбре, и в Ангулеме.

Его призванием была литература, и судьба как бы нарочно не подпускала его ни к какой другой деятельности.

Летом 1832 года Бальзак писал роман «Луи Ламбер» («Louis Lambert»), над которым ему приходилось основательно трудиться. Роман этот изображает несчастную историю гения, не понятого толпой. В первой части, где описывается жизнь коллежа и страдания среди нивелирующей школьной обстановки мальчика, возвышающегося над посредственностью, вероятно, немало черт автобиографического характера; весь же роман переполнен весьма туманными философскими рассуждениями. Бальзак вкладывает в уста своего героя целую оригинальную философскую систему: по мнению Луи Ламбера, человеческая жизнь состоит из двух разнородных движений: действия и противодействия. Действие есть внутренний акт человеческой воли; всякое внешнее выражение этого действия – слово, поступок – есть противодействие. Внутреннее действующее существо не знает ни времени, ни пространства, ставящих преграды внешнему, видимому существу, подчиненному его воле. Мысль есть движение внутреннего существа; идеи суть проявления его жизни, как поступки – проявления внешнего существа. События, «проявляющие» жизнь человечества, имеют свои причины, которыми они были предопределены, подобно тому, как наши поступки совершаются в наших мыслях, прежде чем проявиться во внешнем мире. Факты не существуют, после нас останутся только идеи... Рядом с такими идеалистическими положениями мы наталкиваемся в том же романе на чисто материалистическое объяснение психических явлений, например: «Гнев есть электрический ток; удар при разряжении его действует на присутствующих, хотя и не относится к ним непосредственно». «Почти всё есть проявление эфирной субстанции, основы электричества. Это великий принцип всех изменений материи». Чтобы создать своего гениального мыслителя с его сбивчивыми теориями, Бальзак много работал, много читал, сильно напрягал ум. Он придавал громадное значение своему произведению.

«„Луи Ламбер“, – писал он сестре, – откроет новые пути для науки. Если бы я сделал из него чисто научное сочинение, оно привлекло бы внимание мыслителей, которые теперь не посмотрят на него. Но если случайно „Луи Ламбер“ попадет им в руки, они, может быть, заговорят о нем! Мне кажется, что „Луи Ламбер“ – прекрасная книга! Наши здешние друзья хвалят ее, а ты знаешь, что они меня не обманывают».

Этими друзьями были г-жа Карро и ее муж. После утомительной работы в Париже романист приехал к ним в их имение Фрапель, недалеко от Ангулема, с неоконченной книгой, страдая сильными головными болями, уверяя, что сходит с ума. Г-жа Карро окружила его чисто материнской заботливостью, устроила ему здоровую обстановку, успокоила его нравственно. Романист отдохнул, не торопясь, закончил своего «Луи Ламбера» и мог бы снова приняться спокойно за работу, если бы не одно обстоятельство, которое на несколько лет нарушило мирное течение его жизни.

С приобретением известности отшельническая жизнь его поневоле должна была измениться. Ему приходилось не только вести знакомство со своими собратьями по профессии и посещать литературные салоны, но и посещать светское общество, в котором он имел успех благодаря живости своего ума, веселости и остроумию. Светские дамы искали знакомства с романистом и осыпали его любезностями в тайной надежде попасть в его роман в роли какой-нибудь «непонятой героини» и «несчастной жертвы». Бальзак беспрестанно получал письма, написанные женским почерком, в которых прославлялись его произведения и его тонкое понимание женского сердца. Осенью 1831 года, живя в Турени у одного из своих приятелей, он получил подобное письмо и сильно заинтересовался им. Анонимный автор (явно женщина) описывала, какое поразительное впечатление производят все его романы, и в то же время делала несколько тонких критических замечаний по поводу «Физиологии брака» и «Шагреневой кожи». Бальзак ответил, остроумно опровергая все критические замечания своей корреспондентки,

и между ними началась переписка, продолжавшаяся несколько месяцев, пока Бальзак не потребовал настоятельно, чтобы она сняла маску и открыла свое настоящее имя. Оказалось, что это герцогиня де Кастри, одна из звезд Сен-Жерменского предместья и одна из героинь скандальной хроники Парижа. В то время ей было лет 36. Года за четыре перед тем она имела роман с Виктором Меттернихом, сыном знаменитого министра, и так открыто афишировала свои отношения с ним, что муж принужден был развестись с ней. Красавица, кокетка, остроумная женщина, она собирала в своем аристократическом салоне все литературные и артистические знаменитости того времени. Бальзак был очень польщен, узнав имя своей анонимной корреспондентки и получив приглашение посещать ее. Он не устоял против чар красавицы и скоро стал одним из ее поклонников. Пренебрегая другими знакомствами, он не пропускал вечеров в салоне герцогини. Она шутливо заметила ему, что он слишком мало заботится о своем туалете, и этого было достаточно, чтобы произвести полный переворот в его внешности. Знакомые едва узнавали его, встречаясь с ним на улице: вместо потертого, безобразно сшитого сюртука и смятой грязноватой рубашки он стал носить голубой фрак с золочеными пуговицами и великолепные белые жилеты, а в руках его появилась трость с дорогим бирюзовым набалдашником. В опере его постоянно видели в ложе рядом с разными светскими денди. Несмотря на то, что долги его еще далеко не были уплачены, он купил себе экипаж и пару лошадей, нанял двух слуг, меблировал заново свою квартиру и превратил ее в настоящий музей разных произведений искусства и мелких украшений.

Салон герцогини оказал и в другом отношении влияние на Бальзака: он значительно изменил его политические убеждения. В этом салоне собирались сливки аристократии, сторонники старшей линии Бурбонов, противники буржуазной монархии. Им было выгодно привлечь на свою сторону модного, талантливого писателя, и они не жалели для этого любезностей и лести. Не прошло и года, как Бальзак стал искренним сторонником легитимистской оппозиции, заговорил об уважении к духовенству, о необходимости сильной власти. Осенью 1832 года герцогиня отправилась в Экс на воды, и Бальзак последовал за ней туда же. Вот что он писал по этому поводу г-же Карро.

«Я очень жалею, что выбор пал не на Пиренеи, тогда я мог бы заехать к вам; а теперь мне придется лазать по Савойским горам в Эксе. Я бегу за женщиной, которая, может быть, смеется надо мной, за одной из тех аристократок, которых вы ненавидите, за ангелом красоты, за женщиной, которой, на основании ее наружности, приписывают прекрасную душу, за истинной герцогиней, презрительной, любящей, изящной, остроумной, кокетливой, ничего подобного которой я не видал в жизни. Это один из феноменов, исчезающих с лица земли, женщина, которая говорит, что меня любит, что хочет поселить меня в глубине Венецианского дворца (вам я все могу сказать), которая хочет, чтобы я писал для нее одной; женщина, которую надобно обожать, стоя на коленях, если она позволит, и которую так приятно победить! Женщина мечты, ревнивая до последней степени! Ах, лучше бы мне было сидеть в Ангулеме, на пороховом заводе тихо, мирно, слушать шум мельниц, лакомиться трюфелями, учиться у вас загонять шар в лузу и смеяться, и болтать, чем здесь терять время и губить жизнь».

В Эксе герцогиня приготовила Бальзаку комнату рядом со своим помещением и продолжала выказывать ему самое лестное внимание. Бальзак был совершенно очарован, но все-таки не мог отдавать красавице все свое время. У него было начато несколько работ, продолжения которых требовали издатели; «Revue de Paris» и «Revue des Deux Mondes», в которых он в то время сотрудничал, напоминали ему об обещанных статьях. Чтобы не нарушить своих обязательств, он вставал каждый день в 5 часов утра и работал до половины шестого вечера, отрываясь от занятий только для легкого завтрака. В 6 часов он, тщательно принарядившись, отправлялся в комнаты герцогини. Они вместе обедали, вместе совершали экскурсии по окрестностям и проводили вместе все вечера. Бальзак читал герцогине то, что писал утром, и она с восхищением слушала его. Кроме набрасывания мелких статей, он работал в это время над двумя вещами совершенно противоположного характера: он начал своего «Деревенского доктора» («Le M'edecin de Campagne») – книгу, которую стремился сделать в высшей степени нравственной, «достойной Монтеневской премии», как сам говорил, и писал второй десяток своих «Contes Drolatiques» (смешных сказок) – малоудачного подражания Боккаччо на старом французском языке. Герцогиня от души смеялась над этими сказками, не смущаясь пикантными сценами и довольно циничными описаниями, наполняющими их. Ограничилось ли все между аристократкой и романистом одними приятными разговорами и взаимными любезностями или дело зашло дальше, сказать труд но. Г-жа Карро не верила в платонизм их отношений и прямо обвиняла своего друга в том, что он ради милостей герцогини перешел в лагерь легитимистов, но Бальзак с негодованием отвергал это обвинение. Впоследствии он часто жаловался, что герцогиня не поняла его чувств, а она говорила о нем с некоторой досадой, как бы обвиняя и его в недогадливости.

Зиму герцогиня намеревалась провести в Италии вместе с семьей своего родственника, герцога Фиц-Джемса, известного легитимиста, сторонника герцогини Беррийской. Герцог отнесся к Бальзаку очень любезно и предложил ему ехать с ними. Путешествие по Италии было давнишней мечтой романиста, он с радостью согласился и писал по этому поводу восторженные письма матери, сестре и г-же Карро. Решено было посетить Женеву, Геную, Неаполь и Рим. Но Бальзак доехал с аристократической компанией только до Женевы и оттуда, под предлогом неотложных литературных дел, вернулся прямым путем в Париж. Никакой явной ссоры между герцогиней и ее обожателем не произошло, но, вероятно, что-нибудь в ее обращении задело его самолюбие. По возвращении ее в Париж он снова стал частым посетителем ее отеля, хотя уже в 1834 году нарисовал явно нелестный портрет ее во второй части своей «Histoire des Treizes» («История тринадцати»), озаглавленной «Duchesse de Langeais». Г-жа де Кастри не узнала или не захотела узнать себя в этом портрете и осыпала похвалами рассказ, который Бальзак нарочно прочел ей в рукописи.

Несколько лет спустя, вспоминая о своих отношениях с герцогиней, Бальзак говорит в одном из своих писем:

«Я страдал пять лет от ран, прежде чем моя нежная душа отвязалась от другой железной натуры; это была прелестная женщина, герцогиня, приблизившаяся ко мне под маской инкогнито, которую она, впрочем, сняла по первому моему требованию. Наша связь, которая, – что бы ни говорили, – осталась по воле этой женщины вполне безупречной, была одной из великих горестей моей жизни; тайные страдания моего теперешнего положения происходят от того, что я ради малейшего ее желания всем ей жертвовал, а она никогда ни о чем не догадывалась... Вы мне говорите о сокровищах. Увы! Знаете ли вы все сокровища, которые я растратил, гоняясь за безумными надеждами! Я один только знаю, как много ужасного лежит в основе „Duchesse de Langeais“.»