Опаленные войной (Рассказы)

Аношкин Михаил Петрович

— Пустяки, — махнул рукой Батов. Потрогал рану, размазал кровь. — Пошли. На обратном пути и этих заберем.

Немцы, поняв, очевидно, что дальнейшая борьба бесполезна, — отступать некуда — начали выбираться из своих углов, из-за труб, балок. Они шли с поднятыми руками, без оружия и опасливо косились на русских, пыльные, грязные, подавленные.

Крысанов торопил их к выходу:

— Ну, что вы, как не емши! Скорей шевелись! Шнель, шне-ель!

Батов и Оспин шныряли по чердаку, заглядывая во все закоулки, где только мог спрятаться человек. Вдруг в левом углу коротко хлопнул одиночный выстрел. Батов сначала вздрогнул от неожиданности. Потом вместе с Ослиным метнулся в сторону выстрела.

В углу карниза лежал маленький, щупленький гитлеровский майор. Борта мундира откинуты в стороны. Из груди на грязную нательную рубаху выступает кровь. Пятно быстро расплывается по всему животу. Правая рука с зажатым пистолетом — на бедре. Он еще через силу открыл глаза, мутно посмотрел на подошедших, еле слышно проговорил:

— Alles kaputt! — и выронил пистолет.

— Туда тебе и дорога! — плюнул Оспин и выругался.

— Этот, видать, до конца верил, что нас в Германию не пустят, — сказал Батов, заглянул вдоль карниза и повернулся назад.

Полный немец, взвалив сына на плечо, пытался спуститься в лазейку. Он никак не мог просунуть ноги сына в узкое отверстие, потому что почти без остатка занял его своим телом.

— Ну, давай пособлю уж, — сжалился над ним Крысанов и, как ребенка, взял раненого под мышки. — Лезь, лезь, черт толстый! Не бойся, я тебе его подам, коль он тебе так нужен.

Ефрейтор понял. Протиснулся в лазейку и протянул руки, чтобы принять сына.

— Сколько их тут, нечистых, набилось! — рассуждал Крысанов. — Как бы дознаться, который из них стрелял последний вот в эту дыру-то.

— На войне все стреляют, — заметил Батов и легко юркнул в лазейку. А Крысанов, спускаясь, все ворчал:

— Поди, вон ентот подбитый птенец, чать, палил: вишь, его гранатой хватило. Так и не убег, ближе всех к дыре-то был.

Когда пленных вывели на улицу — их набралось больше двух десятков — Батов хватился: куда их девать? Он не только не знал в данную минуту, где располагается штаб полка, или хотя бы батальона — не знал даже, где теперь его ротный командир и вся остальная рота. До начала наступления на этот дом они были на правом фланге. А теперь?

Во дворе только что занятого дома уже обосновывались наши. Бегали санитары. Артиллеристы на руках вкатывали орудия и устанавливали их на новых позициях. Подъехала санитарная повозка.

— Перекурим, хлопцы! — громко предложил Кривко, прохаживаясь возле пленных и с интересом осматривая их. Похлопал немецкого лейтенанта по карману, бесцеремонно, как свой, вытащил у него портсигар и принялся угощать всех, каждому давая прикурить от зажигалки, вмонтированной в тот же портсигар.

— Закуривай трофейных, — подошел он к Крысанову.

— Иди ты с этим дерьмом к черту. Я вот лучше махорочки хвачу.

Троих солдат Батов послал за пулеметами. Кого и куда направлять с пленными — решительно не знал.

— Батов! Батов! — услышал он совсем охрипший, перехваченный голос командира роты Седых. Тот трусцой бежал от дальнего конца дома, придерживая на боку планшетку. — Где же тебя черт носит, милый человек?

Связной Валиахметов бежал за ним, не отставая ни на шаг.

— А с ними что собираешься делать? — показал ротный на пленных.

— Не знаю, куда их девать, — признался Батов. — Да и вести некому, людей мало.

— Назначь двух человек. Валиахметов покажет, куда их вести.

— Чадов! — позвал Батов. — Бери Крысанова и уведешь всю эту братию. Валиахметов вас проводит.

Подошли с пулеметами остальные солдаты взвода.

— Скорей, скорей! — торопил Седых. — Какого черта копаешься ты, милый человек! Надо занимать новые позиции… Я для вас там чудесный окоп оставил. Готовый!

Батов спешно построил теперь уже совсем маленький взвод и двинулся за командиром роты, крикнув на ходу Чадову:

— Обратно вернетесь вон к тому концу дома!

— Не беспокойтесь, не потеряемся, товарищ младший лейтенант, — окая, скороговоркой ответил Чадов.

Позиции пришлось занимать под сильным огнем. До сих пор этот дом, стоящий несколько в стороне от других, молчал, не причиняя никакого вреда нашим штурмовым группам. Туда, видимо, перебрались остатки гитлеровцев из соседних домов и там закрепились. Били орудия, опять вокруг лопались мины, хлестал пулеметный ливень.

«Чудесный окоп», оставленный для взвода Батова командиром роты, был обыкновенной канавой. По дну ее тянулись водопроводные трубы, зачем-то раскопанные здесь. Под ногами хлюпала вода, и липкая глина присасывалась к подошвам. Даже почти готовые брустверы были, их оставалось только поправить и расчистить площадки для пулеметов.

За правым флангом, несколько впереди, на перекрестке улиц лежал перевернутый трамвайный вагон. За ним тоже прятались гитлеровцы. Но взводу Батова, крайнему слева, они не мешали. Где-то что-то горело, ветром несло клубы горького, удушливого дыма, то и дело затмевающего полуденное солнце. Дальние артиллерийские выстрелы и разрывы снарядов гремели всюду: впереди, сзади, с боков — казалось, что весь город кипит, воюет, горит, и нет никакой возможности определить, где проходит линия соприкосновения между противниками, и есть ли вообще такая линия.

Орудия между домами затеяли артиллерийскую дуэль. Над головами пулеметчиков свистели снаряды. Вокруг окопа и в окоп то и дело щелкали пули. Некоторые, не долетая, ударялись о камни мостовой и рикошетом с визгом взвивались вверх.

Был момент, когда разрывы снарядов и мин, треск пулеметов и автоматов — все слилось в единый непрерывный звук. С бруствера и стенок траншеи сыпалась глина, точно из-под жернова, работающего в полную силу, и ровными струями стекала вниз, сгущая под ногами грязь.