Опаленные войной (Рассказы)

Аношкин Михаил Петрович

Перед люком штурман остановился, словно что-то вспомнил. Оглянулся, увидел командира: «А может, запас отдельный делает? Он же опытный. Может, потому гибли члены его экипажей?»

После осмотра самолета поднялись в кабину радиста обсудить положение и наметить план действий.

Залезли в башню к пулемету. Молчанов опять лежал с закрытыми глазами: видимо, спал. Говорили негромко, почти шепотом, чтобы ему не мешать.

— По-моему у нас один выход. Попытаться найти партизан. Если их не встретим — перейдем линию фронта, — указывая карандашом голубую точку озера на карте, штурман вопросительно посмотрел на командира.

— Неплохо! — согласно кивнул тот. — Но я думаю так. Уйти к партизанам никогда не поздно, пробираться к своим тоже. Но спрашивается, зачем мы тогда спасли самолет, рисковали жизнью?

Командир задумался, точно что-то взвешивая в уме.

— Есть у меня одна мысль, только не знаю, будешь ли ты согласен. Я так считаю: не попробовать ли нам взлететь на одном моторе?

— На одном моторе?

— Да, на одном. Бывали и такие случаи.

— А потянет ли мотор?

— Думаю, что потянет. Тянет же он с выравнивания? До пяти тысяч метров можно набрать на нем высоту. И потом мы поможем ему тянуть.

— Как?

— Выкинем броню — это сотни килограммов! Пулеметы, бомбозамки, прицел, радиокомпасы — вот и взлетим. Так что это лучший выход.

— Я все же считаю: надо искать партизан.

— Это второй вариант! Учти, взлетим — через два часа будем дома, а пешком — через два месяца, если придем. И самолет потеряем.

— Но неизвестно еще — взлетим или не взлетим. Может, на взлете разобьемся или не долетим…

— Короче, ты отказываешься работать?

— Не отказываюсь, но не вижу смысла.

— Я командир, и ты обязан выполнять мой приказ!

— По-моему, товарищ командир, нас всего двое, и здесь надо больше согласовывать, а не приказывать.

— Что-о? — у Вадова задергалось веко. — Хорошо! Не хочешь подчиняться, иди куда глаза глядят. Я буду работать один. Сопляк! — он спрыгнул на пол, скрылся в люке.

Штурман растерянно глядел вслед. Потом не спеша пошел к люку.

«Нехорошо получилось! Как его убедить? Ведь наверняка здесь есть партизаны. Хоть бы Молчанова им оставить».

Он нашел командира в пилотской кабине. Тот снимал бронеспинку с кресла.

— Послушай, командир, ну давай я пойду в лес? Будем действовать в двух направлениях.

— За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.

— Ну, почему ты не хочешь согласиться со мной?

— Потому что через несколько часов мы должны взлететь. А партизан искать не так просто. Не на берегу же они живут? А если живут — сами придут к нам?

Штурман помялся, переступая с ноги на ногу, тяжело вздохнул:

— Ну, как хочешь. Говори, что делать?

— Давно бы так! — поднял голову командир. — Ох и упрямец же ты… Помогай!

Часа за три сняли связную и командную радиостанции и антенны, запасные блоки станции радиста. Антиобледенительные бачки со спиртом, ракетницы с ракетами, инструментальная сумка — все было выброшено. Осматривая самолет, командир повторял:

— Учти, от одного-единственного лишнего грамма зависит судьба взлета. Выбрасывай все, без чего можно лететь.

В который раз, подойдя к обгоревшему мотору, командир внимательно оглядывал его. Покачав лопасть винта, махнул рукой:

— Сбрасываем! Лишняя тяжесть и большое лобовое сопротивление при взлете.

Опять работали. Спешили. Короток зимний день. Обжигающий ветерок выжимал из глаз слезы. Работать на морозе, когда заиндевелый металл «приклеивался» к коже, да еще с обожженными руками, покрытыми волдырями, было мучительно. К тому же ключ, как назло, часто срывался с гаек, разбивая пальцы в кровь.

Лежа сверху на моторе, штурман откручивал боковой болт, до которого едва дотянулся. Ухватившись левой рукой за одну из трубок и почти вися вниз головой, всей тяжестью тела рывками наваливался на ключ, пытаясь стронуть болт с места. В один из таких рывков ключ сорвался с головки, штурман — с мотора. Перевернувшись в воздухе, упал на лед. Зазвенело в ушах.

— Кости целы? — приблизилось лицо командира.

— Кажется, целы. Но я не могу больше работать…

По лицу штурмана крупными каплями, как у ребенка, катились слезы.

— Ты не расстраивайся, отдохни немного, все пройдет.

— Говорил тебе — лучше искать партизан.

— Вставай!

Взяв за ворот комбинезона, командир легко поднял его на ноги.

— Но у меня же мясо вместо рук! — выкрикнул зло Ушаков, протягивая ладони к лицу Вадова.

— А у меня что? Не мясо?! — побелел тот от гнева. — Ты хоть измученный, но живой, а Миша Михайлов — единственный сын стариков-родителей — погиб. Погиб… И моя семья, — тихо добавил он. — Ты подумал о своих родных? Не могу работать!.. Молчанов умирает, а у него в детдоме четверо маленьких братьев… Мы должны доставить фотопленку! — Вадов помолчал. Повернувшись к штурману, похлопал по плечу.

— Эх, парень ты, парень! А еще комсомолец. — Достав из кармана полплитки шоколада, протянул: — На, поешь…

Штурман покраснел:

— Ты тоже ешь, — выдавил он.

— Я не хочу, нет что-то аппетита. Да ты бери, ешь, не тяни время.

Шоколад растаял во рту мгновенно. Снова работали. И вот винт свободен от креплений. Он держится на валу только за счет своей тяжести. Стоит его немного сдвинуть, и он рухнет вниз. Но чем сдвинуть? «Гуся», ручного передвижного крана, с помощью которого снимаются винты, нет. Людей… всего двое.

Оседлав двигатель, пулеметами били по лопастям. Обвязав лопасти тросами, тянули, как бурлаки, изо всех сил. Потом снова били пулеметами: один сверху, другой снизу, одновременно. И снова впряглись в тросы. Проклятый винт никак не хотел сваливаться! Пригорел и примерз, наверно?

— Ну, давай последний раз дернем, — сказал командир, надевая стальную петлю на грудь, — если не сбросим, запустим мотор. От тряски сам свалится, лишь бы не побил самолет. Раз! Два! Взяли! Е-ще, дружно! — и оба упали. Сзади послышался хруст, затем протяжный звон.