Опаленные
Шрифт:
Перед глазами встает лицо той самой, бракованной. Значит, или заболевшей, или неспособной дать потомство. Ее убили очень болезненным способом за то, в чем она виновата не была. Как могут убить и любого из нас, в любой момент. Осознавать это… никак. Я, наверное, готов к смерти, если она не будет смертью Звездочки. За Вику я буду драться до конца.
– Здравствуй, – вижу, что пытается улыбнуться, поэтому просто глажу ее по голове.
– Ты был там, – констатирует она.
– Ты меня спасла, – говорю ей в ответ.
И понимаю – это именно так. Она меня спасает в этих снах. Я угадываю ее руки, ее голос, ее особенности, хотя мы знаем друг друга всего несколько дней. Почему-то у меня такое ощущение, что мы знакомы много-много лет. Как это объяснить?
– Это не так, – качает она головой, но в ее глазах я вижу понимание.
– Встаем? – спрашиваю ее.
Это риторический вопрос, и Вика, и я понимаем это. Надо вставать, принимать душ, одеваться и идти на уроки. Как минимум, завтракать, а потом решить, что будет безопаснее для Вики. Как сделать так, чтобы ее никто не обидел? Как?
Виктория 5013
Я не понимаю, где нахожусь. Вокруг меня только… самки. «Женщины, девушки» – так они называются, но, на самом деле, мы здесь все самки. Из одежды на мне только платье из какой-то грубой ткани, голод, конечно еще. Но к голоду я привычная… И к тому, что я теперь только номер, и никак иначе, – тоже. На нашем корабле разве что чище, а в остальном все так же.
Здесь я узнаю наш корабль. Воспитатели называются ауфзеерками 7 , им нельзя смотреть в глаза, как и у нас. Наказать могут за что угодно, даже если им просто захотелось. Но и на корабле мы же не всегда знаем, за что нас наказывают. Здесь нет самцов, только ауфзеерки. Если появляется самец в черной одежде – это к беде. Занятия спортом вполне обычные – бег без одежды, холодный душ, ничего особенного. Только кушать нечего. Суп непонятно из чего и кусочек хлеба. Дети плачут постоянно, заболевают и умирают. Иногда сами, а иногда их уносят, чтобы убить. Так здесь работает отбраковка.
7
Надзирательницы (лагерный жаргон).
Затем меня и еще нескольких самок зашвыривают в громыхающую повозку и куда-то везут. Самки плачут, а я не понимаю, что происходит. Они не могут объяснить, поэтому я просто жду. Повозка останавливается, нас выкидывают из нее и очень сильно наказывают. Две самки не могут встать, поэтому их отбраковывают на месте. Я впервые вижу так много крови, отчего голова начинает кружиться, но падать нельзя.
В следующей картине я оказываюсь в помещении, полном плачущих детей. На моей руке номер, уже другой, но цифр в нем больше, чем в моем. Значит, я оказалась в будущем? Среди детей помладше я вижу сам… мальчика примерно моего возраста. Его лицо ничего не выражает, но он заботится о младших. Есть в его заботе что-то очень знакомое.
– Мама… – шепчет маленькая девочка. Она умирает. Очень медленно, мучительно, но умирает. Мальчик говорит мне, что над ней ставили опыты.
Скоро и меня уводят на опыты. Я не понимаю, что со мной делают: какие-то уколы, что-то вставляют в рот, делают очень больно внизу, отчего я кричу до хрипа. Затем свет на мгновение гаснет, и я вижу мальчика и других детей в чем-то похожем на душевую. Это конвертер.
Я усаживаю детей и рассказываю ту самую сказку, единственную, которую помню. Шипит газ…
Передо мной озабоченные глаза Фима. Да, теперь я понимаю, что именно он видел, как и то, где мы находимся. Никакой это не корабль, ведомый неизвестно кем, – это лагерь, в котором нас уничтожают. Каждого из нас. Сначала превращая в животное, а потом сжигая живьем. Те, черные, хотя бы убивали сначала, а тут просто равнодушно сжигают.
– Пошли, – я иду с моим мужчиной в душ.
Здесь нас хотя бы кормят в достаточной мере, а боль – не такая уж и большая проблема. Зачем этим нужно, чтобы мы размножались, я не знаю, да и не могу сказать, что очень хочу это узнать. Мы здесь родились, здесь же и умрем, выхода просто нет.
Фим бережными движениями, будто боясь причинить боль, моет меня. Именно это убеждает в том, что тем мальчиком был Фим. Иначе откуда бы он узнал, что меня накануне сильно избили за малыша. Правда, его тоже, поэтому своего мужчину мою я. И он понимает, я вижу это: он чувствует, где я побывала. Интересно, он тоже прошел отбраковку там?
Сегодня ни Фиму, ни мне не хочется расслабляться. Мы выходим из своего «барака», чтобы отправиться на завтрак, после которого будут занятия – просто отупляющие уроки, и смысла в них нет, если мы в лагере.
Неужели мы здесь навсегда? Никогда не будет выхода, нам не увидеть солнца, и точно так же, как там в конце был крематорий, нас ждет конвертер. Понимать это тяжело. Не страшно – я уже ничего, наверное, не боюсь – но тяжело. Ведь та девочка рассказывала о солнце, траве и городах, где живут люди. Люди, а не хомо!
– Сегодня у нас инженерная подготовка, – говорит мне Фим. – Может быть, тебе лучше остаться в личном помещении? Так безопаснее.
– Ты что-то знаешь? – интересуюсь я.
– Предчувствие, – отвечает одним словом. – Просто предчувствие.
– Хорошо, – киваю я, думая, чем заняться, но мой мужчина уже подумал сам обо всем.
– Ты должна прочитать эти две книги, – громко говорит он, явно для Диониса. – А если не справишься, то пожалеешь!
Даже на мгновение стало не по себе, но, взглянув в его глаза, просто проговариваю ритуальную фразу подчинения. Молодец он у меня, для искусственного интеллекта теперь мое сидение с книгой – просто исполнение приказа, так как никто не хочет боли. Фим кивает мне и выходит из личного помещения. Дайте звезды ему удачи.
Смотрю, какие книги он для меня выбрал. С точки зрения Диониса – Фим просто запугивает меня, потому что они слишком сложны для самки. Поэтому вечером, по мнению постороннего, будет больно. Но я должна хотя бы изобразить попытки выполнить задание, поэтому открываю инструкцию по поведению на чужих планетах.
Спустя несколько минут очень радуюсь тому, что мои волосы не могут встать дыбом. У всех самок волосы длинные – для того, чтобы самцам было удобно их хватать. Но я о другом. Сны научили меня не только не бояться и бороться за свою жизнь, но и хоть немного думать. Вот то, чему учат самцов, откровенно пугает.