Опасайтесь бешеного пса
Шрифт:
Тогда же он понял, что пальцы для хирурга — такой же значимый инструмент, как для балерины стопа. Он отыскал специальные упражнения и без конца тренировал свои пальцы на гибкость и удлинение. К счастью, ему вовремя успели рассказать историю, случившуюся с другим таким же любителем тренировок — композитором Шуманом. Тот, желая достичь высшего совершенства в игре на фортепиано, додрессировал свои пальцы до состояния, когда они попросту отказались работать. И в результате гениальные произведения композитора исполняла его жена, Клара. Барханов как раз подходил к уровню Шумана, но успел остановиться.
Когда он добрался до четвертого курса, кто-то из молодых профессоров назвал его «нашим Гэтсби».
Весь первый курс он ежедневно выписывал по пятнадцать-двадцать новых английских слов и всюду носил их с собой. Он замучил девушек из своей группы, учившихся раньше в английской спецшколе: они по нескольку раз повторяли для него одни и те же созвучия. Узнав, что в городе есть кинотеатр, где в воскресенье показывают фильмы на языке, он высиживал несколько сеансов подряд. По ночам ему вперемежку с латинскими названиями частей человеческого тела снились английские фразы. И все же ко второму курсу он победил. Особенно всех потрясло, когда он на четвертом курсе с тем же железобетонным упрямством взялся за немецкий. К этому времени всеми был забыт нелепый малый — ходячий анекдот, — каким был Барханов-первокурсник. Теперь он был примером и эталоном, а когда однажды пришел корреспондент из молодежного журнала в поисках сугубо положительного образа, указали на студента Барханова.
И возможно, будь у него сын, Барханов затретировал бы мальчика рассказами о том, как в юности лепил свою судьбу. Но сына у Барханова не было. Зато появилась Люба.
…Он взял билеты на разные рейсы. Слава Богу, приглашение от Карлоса пришло давно, а в Петербурге не было мексиканского консульства. Поэтому все оформление шло через Москву. Тогда он отчаянно из-за этого злился — жалко было терять время. Теперь же он в который раз убедился, что и дурное может пойти во благо. Питерским преследователям не догадаться, даже если у них есть агентура в местных консульствах. Любе Барханов взял билет на ближайший рейс в Амстердам. Он успокоился только тогда, когда ее самолет благополучно взлетел. Сам он ближайшим рейсом отправился в Нью-Йорк, всю дорогу опасаясь слежки. Несколько раз он с внутренним напряжением ждал, что вот-вот к нему подойдут три-четыре амбала, отпихнут ото всех и, со смешками, упираясь стволом в бок, выведут из зала аэропорта, впихнут в машину. В небольшой очереди перед стеной из матовых стекол, за которой уже начиналась зона таможенного досмотра, к нему-таки, слегка посовещавшись друг с другом и позвонив кому-то по мобильнику, подошли два быка.
«Всё!» — подумал он в тот миг и фраза «сердце его упало» приобрела физический смысл. Но парни с могучими шеями, затылками и плечами отчего-то медлили. А он чуть не бросил две свои элегантные сумки, чтобы попробовать, прорвавшись в служебные помещения, укрыться там.
— Извиняюсь, вы летите в Нью-Йорк? — спросил вдруг, смущаясь, неуверенным, совсем не бойцовским голосом один из парней.
— Туда, — ответил Барханов, чувствуя, как сердце еще колеблется: стоит ли ему возвращаться на свое рабочее место.
— Вы партийный билет не перебросите? Вас там мой дед встретит.
— Партийный билет?
— Да, коммунистической партии Советского Союза. Дед просит переслать, ему партийный стаж нужно подтвердить. — И парень протянул заклеенный почтовый конверт.
Зачем какому-то деду понадобилось эмигрировать в Нью-Йорк, чтобы подтверждать партийный стаж в КПСС, думать было уже некогда. И хотя Барханов знал, что в таких ситуациях ничего нельзя брать от незнакомых людей — а ну как в конверте вместо партбилета деда зашифрованный «советского завода план» или еще хуже — пластиковая мина, конверт он принял, ощущая себя свободным и счастливым.
С ним в руке он и пошел к стойке таможенника.
— Дед будет стоять с табличкой «партийный билет», — крикнул вдогонку парень. — Вы нас очень выручили!
Конечно, это могла быть хитроумная метка, по которой его бы сразу вычислили в аэропорту Нью-Йорка. Поэтому, прося извинения у деда и у его партийного стажа, Барханов при первом же посещении самолетного туалета разорвал партбилет в клочки и выбросил. Тем более что этим самолетом лететь в Нью-Йорк он не собирался.
В Хельсинки его самолет делал посадку — добирал пассажиров. В багаж он ничего не сдавал. Поэтому Валентин, проверяя, чтобы не было слежки, перерегистрировал билет на другой рейс, в туалете снял куртку и надел длинное пальто, купленное тут же в зоне свободной торговли. Куртку он засунул в мусор, а потом долго сидел, прикрывшись газетой и наблюдая за людьми, которые могли бы показаться опасными. Наконец объявили о посадке самолета из Амстердама, и он увидел Любу. Отдельно друг от друга — на всякий случай — они отправились к стойке вылета на Нью-Йорк.
Скорей всего, за ними не следили, тетя Паня была человеком верным и еще долго должна была водить за нос всех звонящих, однако, как известно, береженого…
Океан внизу был не виден, тем более что ему досталось кресло вдали от иллюминатора, и кроме облаков, больше ничего под бортом самолета не проплывало. Оставалось смотреть на пассажиров и в который раз удивляться тому, как дорога ему Люба.
Время от времени или он, или она проходили друг мимо друга, направляясь как бы в туалет. И тогда другой подчеркнуто не спеша поднимался, шел в том же направлении. Около дверей в туалеты они стояли рядом, словно нечаянные знакомые, а потом расходились.
Что поделаешь, приходилось спасаться и увозить с собой на»другой континент самое дорогое, что у него было, — Любу.
Только наивные парни, никогда не вылезавшие дальше убогого Пулкова, могли подумать, что в грандиозном столпотворении, бурлившем в Нью-Йоркском аэропорту, можно было их деду и Валентину Барханову обнаружить друг друга. Потоки спешащих людей направлялись во все стороны, самолеты садились и взлетали каждую минуту. Это был центр мира, пуп земли, Вавилон.
Но Барханов и Люба быстро сориентировались и часа через два уже улетали в другой город на берегу Тихого океана, в Мексике.
Еще в аэропорту Кеннеди Люба сказала растерянно:
— Здесь так тепло, а мы — в пальто.
Барханов купил ей в ближайшем магазине легкий плащ нежно-салатного цвета, а себе — голубую куртку на молнии. Не хватало еще выделяться своей несуразной одеждой.
Теперь они сидели рядом — слежки, судя по всему, не было. Там, куда они летели, вряд ли кому придет в голову их искать. Пассажиры были детьми разных народов мира, и, похоже, никто из них не понимал по-русски.