Опасная колея
Шрифт:
— Неужто? — опечалился Листунов. — Вот беда, откуда не ждали! Это что же теперь, с каждым крестьянином или, там, мещанином на допросе разговоры по душам заводить? Откуда же тогда взяться порядку в стране, если мы с преступниками либеральничать станем? — и добавил совершенно по-понуровски. — Ах, Русь, Русь, куда же ты катишься?
— Нет, — Роман Григорьевич решил его немного утешить, — с крестьянином или мещанином либеральничать пока не обязательно. Но с господами либо с магическим сословием приходится соблюдать некоторую деликатность. Учтите на будущее, скоро это и до вас дойдёт.
— Тьфу-тьфу, не накаркать! — Иван Агафонович трижды
Назвать имя архата арестованные отказались. Ночь они провели в тяжких раздумьях и бесконечных разговорах на повышенных тонах (из-за чего выглядели теперь чрезвычайно вялыми и утомлёнными; вдобавок, Паврин имел синяк под глазом — это надзирателю так надоел шум в камере, что он не сдержался, не проявил должной деликатности, утихомиривая господ-арестантов). Результатом их споров стало безоговорочное признание правоты ведьмака-сыскного. Ведь в отличие от соратницы своей, ни Мыльнянов, ни даже упрямец Паврин, вовсе не относились к числу слепых фанатиков, которые, уверовав во что-то однажды, уже не способны изменить своё мнение в силу неповоротливости ума, и никакими доказательствами их не прошибёшь. Нет, оба партратора были весьма умными молодыми людьми, сохранившими критику и здравый смысл.
Архат смог их убедить, и они пошли за ним, воображая, будто совершают благое деяние. Но даже теперь, когда стало ясно, сколь жестоким было их заблуждение, выдавать властям своего идейного вдохновителя они не желали. Ведь и его мотивы были самыми благородными, и он никому не желал зла. Но что поделаешь, errare humanum est. [64] И если придётся несчастному архату отвечать за свои ошибки перед законом, то не его верные патраторы будут тому виной — примерно в таком духе они довели свою мысль до следствия.
64
Человеку свойственно ошибаться (лат.).
Господин Листунов сделал большие глаза, выразительно взглянул на столичного начальника.
— Нет, ваше высокоблагородие, я решительно не понимаю, о какой деликатности тут может идти речь? Очевидно, что без допроса с пристрастием нам не обойтись! В момент звякало разнуздают! — лихо ввернул он жаргонный оборот, слегка шокировав юного Удальцева: разве можно повторять разные уголовные гадости при начальстве?
Но Роман Григорьевич не обратил никакого внимания на столь вопиющее нарушение субординации.
— Вы так считаете? — задумчиво пробормотал он, глядя в никуда. Вчера папенька обозначил день своей свадьбы, по этой причине Ивенский-младший пребывал в настроении меланхолическом и отрешённом, вести допрос ему вообще не хотелось. Но куда деваться — служебный долг… Ах, покончить бы с этим делом поскорее! — Ну, что же… Удальцев, будьте добры, распорядитесь, пусть готовят пыточную… Кстати мы с вами туда ещё не спускались. Вот и посмотрим заодно, что тут за оборудование. Всё-таки Особая канцелярия — это вам не полицейский участок, наверняка что-нибудь занятное припасли.
— Верно, оно здесь американское! — у Тита Ардалионовича разгорелись глаза. Нет, агент Удальцев вовсе не отличался кровожадностью, и доведись ему присутствовать при настоящем допросе с пристрастием, скорее всего,
— Господа! — тихо, пряча глаза, взмолился Мыльнянов. — Умоляю, не надо пыток. Я вам всё скажу, что знаю.
— Предатель! — плюнул гордый Паврин, он был из числа тех людей, что никакими пытками не запугать; если бы не непримиримые идейные разногласия, нигилисты приобрели бы в его лице настоящего товарища.
Что же касается Мыльнянова… Пусть его судит тот, кто сам хоть раз подвергался допросу в Особой канцелярии, а мы — не станем. Тем более, что пользы следствию от него поначалу вышло немного: имени архата он не знал и в лицо никогда не видел, его неизменно скрывала «магическая маска» — особое заклинание, делающее черты размытыми, как на акварельном портрете, упавшем в воду.
— Как так? — возмутился Листунов. — Вы же были его приближёнными! Неужто он и вам не доверял?
— Не доверял, — беспомощно развёл руками Георгий Эпафродитович.
— И правильно делал! — зло бросил Паврин, и Роман Григорьевич приказал его увести, чтобы не смущал.
Вопрос же о том, насколько правдивы слова Мыльнянова, разрешился просто: формула нужной клятвы была уже хорошо известна следствию. Роман Григорьевич разрешил допрашиваемому произнести её в полном виде.
…— Георгий Эпафродитович, — уговаривал агент Ивенский мягко. — Вы не волнуйтесь, мы не станем вас пытать. Постарайтесь успокоиться и вспомнить любую примету, пусть даже самую незначительную. Возраст, телосложение, особенности походки, одежда и причёска, голос, манера речи — хоть что-нибудь. Где вы встречались с архатом? Может быть, вы помните какие-нибудь адреса?
Адреса были — съемных квартир. Их на своё имя снимали архонты, готовившие собрание — так было заведено. Сам архат на встречи являлся, укрытый бесформенным тёмным плащом. Говорил тихо, и казалось бы невыразительно, лишь изредка, в минуты особого волнения, начинал немного растягивать гласные и повторять фразы. Не поднимался со своего места до тех пор, пока помещение не покидал последний из заговорщиков, так что даже о росте и комплекции его судить было трудно. В общем, если заговор в целом выглядел неумелой детской игрой, то в отношении персоны архата конспирация соблюдалась так строго, что нигилистам учиться и учиться!
Единственное, что удалось чётко рассмотреть патратору Мыльнянову — это руку, однажды неосторожно вынырнувшую из складок плаща — узловатую, старческую, с примечательным масссивным перстнем червонного золота на пальце: дракон кусает собственный хвост…
Ну, вот и всё! Теперь агенту Ивенскому и его помощнику Удальцеву оставалось лишь вспомнить, где именно они могли видеть точно такой же перстень. Конечно же, они вспомнили.
— Вот видите, видите! — торжествовал юный Удальцев — Всё-таки это он! Господин Кнупперс! Моя версия подтверждается! Теперь не может быть никаких сомнений: Стефан Теодорович — британский либо французский шпион! Это его руками наши враги задумали погубить Россию, обратить её в «пустыню великую»! Разве я не прав? Роман Григорьевич, ну скажите, что я прав!