Опасная красота. Поцелуи Иуды
Шрифт:
Женский металлический голос как сквозь вату объявляет номер этажа, мелодичный звон раздается где-то на периферии моего сознания и двери лифта открываются.
Кастор Трой выходит как ни в чем не бывало, даже не оглянувшись на меня, и тут же начинает давать распоряжения сразу нескольким полицейским, подскочившим к нему. Сглотнув, я нервными пальцами поправляю брюки (там, в междуножье, они мокрые, постыдно и холодно мокрые!) и на трясущихся ногах выхожу следом.
По роскошным в своем минимализме апартаментам взад-вперед снуют полицейские, но я следую за офицером Троем в огромную светлую
— Смерть наступила между пятью и шестью часами утра, — негромко докладывает Трою лысеющий мужчина в штатском, но я слышу каждое слово. — На бедре, в том же самом месте, что и у Метреску, след от укола. Скорее всего, ей вкололи тот же самый паралитик, но точнее, конечно, можно будет сказать после вскрытия.
Объятая ужасом, приказываю себе не смотреть, уткнувшись взглядом в огромную картину, висящую над кроватью, и являющуюся, помимо кровавых простыней, здесь единственным цветовым пятном. На портрете Джудита Рикар, настоящая красавица — хрупкая блондинка с огромными фиалковыми глазами и пепельными локонами.
— Болевой шок и большая кровопотеря? — абсолютно спокойный, Трой отводит подушки в сторону, и в каком-то ступоре я вижу развороченное горло певицы, напоминающее вывернутую наружу морскую раковину. — Связки вырезаны…
Борясь с подступающей к горлу дурнотой, обхватываю себя руками и отступаю назад. Зачем он взял меня на труп? Зачем?
Да, я знаю, что для такого дня прода мрачновата, но тем не менее….
— В отличие от Метреску, все проделано очень грубо, — деловито замечает полицейский в штатском. — Однако он так же кромсал ее на живую. Без всяких обезболивающих. Обездвижил только, чтобы не трепыхалась — и все.
— Занятный парень, — Кастор Трой кривит губы в усмешке, разглядывая портрет убитой. — С выдумкой. Какие-то следы, отпечатки пальцев? Биологический материал?
— Осматривали несколько раз, чуть ли не под микроскопом. Ничего. Вообще ничего!
Боясь даже думать о том, что в последние минуты своей жизни чувствовала несчастная, забиваюсь в угол и опускаюсь на корточки. Жестоко, жестко, и так жутко, что мое собственное горло сдавливает тяжелый липкий спазм.
Низко склоняю голову и вдруг замечаю на белоснежном паркете несколько мутных выпуклых капель.
— Офицер Трой…
Он не сразу обращает на меня внимание, поэтому мне приходится повторить срывающимся голосом. Заинтересовавшись, первым подходит полицейский в штатском.
— Офицер Трой, взгляните!
Присев на корточки, Кастор Трой проводит по застывшим каплям пальцами:
— Воск. Причем следы свежие.
И резко поднимается, веля еще раз по сантиметру прочесать всю огромные апартаменты Джудиты Рикар, а затем, заново, — квартирку Илие Метреску.
На следующее утро подробности жесткого убийства известной певицы уже на первых полосах всех
На планерках комиссар полиции Шенк трясет заголовками, один невероятнее другого, и орет о том, что в прессу просочилась конфиденциальная информация, и это напрямую мешает следствию. Еще нет достаточных оснований, чтобы говорить о серии, а папарацци уже во все горло вопят, что в Предьяле завелся маньяк, вырезающий у своих жертв части тела.
Я старательно отворачиваюсь, проходя мимо газетных киосков, и вообще не включаю телевизор. Мне хватает и того, что я была там и видела все своими глазами.
Мне хватает того, что пару раз мне снится белоснежная комната и залитая кровью постель — только это я лежу в ней с разрезанным горлом. Я — обнаженная и заваленная окровавленными банкнотами.
Будь ты проклят, что, решив развлечься, взял меня с собой в Предьял-Сити!
Будь ты проклят, Кастор Трой…
Помощник комиссара любил крепкий сладкий кофе с большим количеством сливок — такой продавался только в кофейне за два квартала от полицейского отделения. Я бегала за ним по нескольку раз на дню.
День выдался по-весеннему солнечный, но по-зимнему холодный — стоя в очереди (очереди, очереди, здесь всегда были огромные очереди!), я отчаянно мерзла в своем тонком пальто, переступая с ноги на ногу.
— Возьмите книжечку за три леи… Всего три леи — немного же за книжку, правда? Вы не думайте, я не из партии, не из секты Детей Жизни какой. Тут стихи мои… Я сама на печатной машинке печатала, сшивала, и иллюстрации тоже сама рисовала! Хорошие стихи, возьмите…
Это была пожилая женщина в сером пальто, поношенном до невозможности, но очень чистом и опрятном. В руках она держала самодельные тоненькие книжечки, демонстрируя их всем. На обложке был изображен симпатичный акварельный пейзаж.
Предлагая свои книги, старушка подходила к каждому в очереди, но от нее просто молча отворачивались, а один парень, пижон в дутой куртке цвета «красный металлик», брезгливо поморщился, пробормотав «Побирушка…».
— А я не побираюсь! — старушка разволновалась, но затем гордо подняла голову. — Я хочу оплаты за свой труд! У меня хорошие стихи! Я всю жизнь их пишу! Доченька… — обратилась она уже ко мне. Губы ее дрожали. — Доченька, возьми книжечку… Три леи всего…
— Я очень люблю стихи, — проглотив вставший в горле ком, сказала я. — Давайте двадцать штук — знакомым подарю!
Она заволновалась, засуетилась, и, отсчитывая трясущимися руками сдачу, долго-долго меня благодарила, пока вновь подошедшие к очереди люди не заинтересовались ее книжками и тоже не захотели купить.
Сунув книжки в сумку, я подхватила картонную подставку с двумя обжигающе-горячими стаканчиками, и побежала по асфальту, покрытому наледью, каждую секунду боясь поскользнуться и эпично полететь вместе с этими стаканчиками. на тротуар.
— Никки!
Увидев водителя притормозившей около меня машины, я и правда едва не грохнулась — благо, хоть вовремя схватилась за капот автомобиля.