Опасная привычка заглядывать в окна
Шрифт:
Вторая мысль : «Какая же я сволочь»!
Глава 5
Жирафа повесили во вторник. Утречко занималось серенькое, проснулся я с ватной головой и на работу ехал, повиснув на дерматиновом ремне в набитом автобусе, полуприкрыв глаза и почти засыпая. Я сдуру сел не в маршрутку и на работу приехал уже усталый.
Усталый и сонный я достал ключ, кивнув Валерке, что, как никогда, явился вовремя (обычно опаздывает). Дверь послушно открылась, и я окончательно проснулся,
Табличка, прилепленная скотчем к груди повешенного животного, вопрошала:
«За что повесили жирафа»?
– Ну, ясно, за шею…– пробормотал я, пытаясь отодрать присоску. Взгляд мой, обращенный к Валерке, был полон недоумения.
– Чего ты на меня смотришь? – взвился Валерка, – Это не я! Но мне нравится, пусть висит. Цветовой удар!
Я Валерке не поверил, но спорить не стал. Игрушка забавная, почему-то сплошь оранжевая, без жирафьих черных пятен.
– Сейчас у нас все полюбуются труп-пом, – замогильным голосом прогудел оживившийся Валерка, набирая по местному отдел социальных проблем, и тут же, сменив тон, запел в трубку.
– Раечка, ты к нам не зайдешь? Ну, чего-чего…Покурить. Да есть у меня сигареты! Я о ближнем заботился, а ты меня так превратно…Ну, ждем.
Тут он был прав. Сигареты мы курили свои, потому что недавно заимели такую «негритянскую» работу, которая давала нам приличный заработок. Один местный нувориш, от которого вечно несло сложной гаммой запахов семги, пива и «Хьюго Босс», владелец семи или восьми рыбных магазинов и вообще крутой бизнесмен решил увековечить себя и свое семейство в книжке, типа «Этапы большого пути». Это было нечто вроде мемуаров, написанных, ясное дело, от его имени.
Задание было сложным. Суть дела, которое заключалось в: «Украл, выпил, но в тюрьму не сел, а продолжаю пить, жрать, спать с малолетками и летать на Сейшелы», нужно было представить конфеткой с совершенно противоположной начинкой: «Учился, воевал в Афгане, опять учился, женился раз и навсегда, обожает дочку». И растянуть эту конфетку-тянучку на двести страниц. Потому как нувориш имел депутатский мандат, и без книжки со своей фамилией на обложке ему, его такая бурная и богатая жизнь, была не в радость. Да, задание было сложным. Но зато мы курили свои.
Мы плотней прижали присоску, прикрыли дверь, мониторы замерцали на столах, и внимание свое мы подчеркнуто отдали родным компьютерам. Пока от дверей не послышалось.
– Ой! – Раечка получила жирафом по лбу.
– Ну, чего вы еще выдумали? – затараторила Раиса, разглядывая табличку, – за что повесили? – на узком раисином лобике появились морщинки, – может, он преступник?
Раечка вопросительно глянула на нас.
– Не иначе, – ответил Валерка, галантно вручая даме обещанную сигарету.
– Вот видишь, Раечка, кто-то повесил. Жуков не признается. Просто тайна какая-то! Как ты думаешь, Раиса, кто мог сделать слепок ключа от нашего кабинета, – в голосе Валерки зазвучала неподдельная озабоченность.
У Раечки от любопытства заострился носик.
– Как слепок?!
– Ну, а как еще злоумышленник мог повесить здесь это животное?
– Ой, ты врешь, Валерий, но я всех поспрашиваю. – Раиса быстренько докурила и пошла по редакции рассказывать, что кто-то сделал слепок ключа кабинета отделов информации и экономики и повесил Жукову и Яровому игрушку.
Дело было сделано. Дальнейшие звонки были излишни. Весть разнесется за полчаса, если определить Раисе по пять минут на каждый из редакционных кабинетов. Мы всегда пользовались Раисой, когда нужно было запустить в дружный коллектив какую-нибудь информацию. Или дезинформацию. Особенную скорость распространению придавали наши просьбы никому не говорить то, о чем услышала.
Обычно пишущая братия делится на тех, кто говорит и тех, кто пишет. Первым нужно идти на телевидение и радио, молчунам, естественно, в газету. Раиса же была феномен. Ее икающий смех и звонкий голосочек постоянно доносился то из одного, то из другого кабинета, в конце же месяца у нее оказывалось больше всего гонорара. Писала она бездарно, но приемлемо для нашего шефа. Приемлемость же сия была заслугой ответственного секретаря Олега Петровича, он просто не пропускал откровенные Раисины ляпы. За что, потакая его слабости, Раиса выставляла в день зарплаты Олегу Петровичу пузырь.
Ответсек же, совесть коего страдала от продажности, заваливал с пузырем к нам и желчно повествовал об очередных Раисиных безграмотностях и нелепостях. А мы гнусно хихикали, подливая друг другу.
Я удивлялся, что у Валерки еще есть настроение заниматься хохмами вроде жирафа. Во-первых, в нашу налажено-наезженную жизнь ворвалась эта странная коммуна и при всем желании от расследования мы уже отмахнуться не могли, друг перед другом было бы стыдно. Во-вторых, на нас висела наша «негритянка», которая высасывала не столько физические, сколько моральные силы. Но кто-то же повесил жирафа. Я точно знал, что не я.
– Отчитываюсь по аптеке, – сказал Валерка, прерывая мои размышления
– Давай-давай – подбодрил я.
_ Значит так, коммунарские травы в аптеке – товар не первой необходимости, стоят копейки. А знаешь, что самое интересное? Коммуна, состоящая, как ты говоришь, из семидесяти мужчин и сорока женщин, сдает в месяц триста стограммовых пакетиков трав.
– И эта аптека единственный рынок сбыта для коммунаров. Я это узнал еще у шофера. – сказал я
Интересная картинка вырисовывалась: сто десять человек отправляются утром в лес, приходят поздно – усталые и голодные (я это видел собственными глазами), а «на гора» выдают всего ничего!
Сто десять человек нужно кормить. Ну, медок продадут, хотя об этом председатель не упоминал. Он все время упирал на экологическую чистоту своей продукции и спрос на нее «в аптеках нашего города».
Как ни крути, у коммунаров должны были быть побочные доходы и немалые. По нынешним ценам вся их прибыль от травок съедалась бы за день.
В какой уже раз за свою журналистскую жизнь я подумал, как поверхностно мы делаем материалы. Если б не горящая птица в лесу и ночные разговоры, кошмарные своей непонятностью, разве я, поехавший в коммуну по просьбе шефа, стал бы ковыряться в жизни этих людей основательно? Это уж так «стеклись обстоятельства» (как однажды написала Раиса).