Опасно для жизни

Незнанский Фридрих Евсеевич

Наташа с улыбкой смотрела на шефиню. Было видно, что она ничуть не боится суровой начальницы.

— Хорошо, Эра Газмановна, я на полчасика. И, тронув Александра за рукав, она начала спускаться вниз.

Они вышли в освещенный солнцем больничный двор. По территории сновали люди — медперсонал в белых халатах, рабочие в спецовках (в больнице вечно что-то ремонтировали), посетители, спешащие к больным родственникам.

— Строгая она у вас, — рассмеялся Александр.

— Но справедливая, — продолжила Наташа. — Знаете, у нас нельзя иначе…

Саша не слышал, что она говорила. Он смотрел на нее, и сердце его снова гулко застучало. В белом халате она казалась еще красивее, но строже и как-то значительнее. И он опять оробел и чувствовал себя мальчишкой, и ему это очень нравилось.

— Знаете, она мне напомнила нашу мать-командиршу, — сказал Саша, чтобы что-то говорить. — Помните, я вам в поезде рассказывал?

Саша не спускал глаз с идущей рядом женщины и не заметил, что уже пару секунд на них смотрит шедший навстречу и остановившийся на полном ходу высокий мужчина в кожаной куртке и кепке. Наташа первая заметила его. Она привыкла, что мужчины заглядываются на нее, но не так же бесцеремонно! Глаза мужчины были закрыты темными очками, но Наталья чувствовала, что смотрит он именно на них, и удивленно подняла бровь. Мужчина тут же отвернулся, сунул в рот сигарету и, прикрыв лицо рукой, щелкнул зажигалкой.

— Наталья Николаевна! — звонко, на весь двор прокричала медсестра Маша. Наташа и Александр обернулись. Маша подбежала к ним.

— Эра Газмановна попросила, чтобы вы ее докладную главврачу занесли в приемную.

Она протянула Наташе пластиковую папку. Мужчина в кепке наконец прикурил и ушел в боковую аллею.

— Вот наш главный корпус, — указала Наташа на четырехэтажное здание. — Вы меня в вестибюле подождите. Я докладную занесу, и пойдем в кафе. Хорошо?

— Хорошо, — улыбаясь, как последний дурак, ответил Турецкий. — Сколько у вас корпусов! — заметил он наконец окружающее пространство.

— Да, больше двадцати. Наша больница — старейшая в городе инфекционная больница. А их так и положено строить, чтобы избежать внутрибольничных заражений. Для каждой инфекции — свой корпус.

Турецкий распахнул перед Наташей дверь, пропуская ее вперед, и сердце опять ухнуло от прикосновения к ее стройной прямой спине.

— Вы здесь посидите, — Наташа указала на два кресла в центре холла, — здесь курить можно. Я быстро.

И, улыбнувшись ему, она исчезла в одном из коридоров. Турецкий сел в кресло, закурил. Что было очень кстати, учитывая непомерное волнение.

— Ну хватит, хватит! — приказал он себе. Но сердце продолжало гулко бухать. Саша встал и принялся прохаживаться по холлу, стараясь отвлечься. Его внимание привлек большой гобелен, висевший прямо над креслом, где он сидел. На гобелене была выткана следующая картина: в центре полотна сидел почтенный старец. В руке старец держал птиц. Рядом с ним стоял мальчик. Около мальчика сидела собака, высунув ярко-красный язык. С другой стороны от старца стоял мужчина с бородой. Он держал на руках кролика. Турецкий внимательно рассматривал полотно, когда сзади раздался звучный Наташин голос.

— Это Луи Пастер, — указала она на старца. — Он делает прививку мальчику. Прививку от бешенства.

— А это бешеная собака? — удивился Турецкий, глядя на добродушного пса.

— Да, — рассмеялась Наталья. — Хотя для бешеной собаки пес слишком симпатичен. — Она опять читала его мысли!

— А кролик тоже бешеный?

— Нет. Заражая кроликов, Пастер получил ослабленный вирус бешенства. Это называется аттенуацией. Да вы совсем темный!

— Это я прикидываюсь, чтобы дать вам возможность продемонстрировать свою образованность, — легко отбил удар Турецкий. — А откуда у вас это произведение искусства? Благодарные больные выткали?

— Нет, это нам французы подарили. Мы дружим с одним парижским госпиталем. Вот они и подарили. Лучше бы лекарств привезли. Но дареному коню в зубы… А что, вам не нравится?

— Почему же, — Турецкий с видом знатока склонил голову набок. — Особенно удался, на мой взгляд, образ собаки. В ее умных глазах мы видим готовность жертвовать собой, прикинувшись бешеной. В то же время открытая, словно в улыбке, пасть показывает нам, что животное просто дурит публику, причем с удовольствием. Ярко-красный язык символизирует собой революционность сделанного открытия…

— Ну хватит, — рассмеялась Наташа, легонько хлопнув его по руке. — Пойдемте пить кофе, а то мне скоро возвращаться. В кафетерии было довольно людно. Наташа указала Александру на свободный столик.

— Вы садитесь, а я возьму кофе.

— Ни в коем случае! — воспротивился Саша. — Вы что же, совсем меня за мужчину не считаете?

— Здесь я хозяйка. А вы гость. Вы в очереди полчаса простоите. Так что сядьте и ждите! — строгим голосом сказала она.

У самой кассы стоял крупный мужчина с намечающимся животиком. Поднос его был заставлен множеством блюд. Наташа подошла к нему, ласково тронула за плечо, шепнула что-то на ухо и вернулась к Турецкому. Через минуту толстяк сгрузил со своего подноса две чашки кофе на их столик, спросил Наташу:

— Ты дежуришь сегодня? — Она кивнула. — Значит, еще увидимся!

И, бросив на Турецкого мимолетный, но внимательный взгляд, отошел к другому столу.

— Это заведующий реанимационным отделением, — пояснила Наташа. — Гениальный врач! Турецкий почувствовал легкий укол ревности.

— А где это вы с ним сегодня дежурите?

— Дежурство по больнице. Сутки.

— Значит, вы сегодня вечером заняты? — расстроился Александр.

— Выходит, так, — улыбнулась Наташа. — Вплоть до завтрашнего утра.

— Ну вот… — вздохнул Турецкий. Но, вспомнив, что он этой ночью тоже занят на «малине», обещанной Гоголевым, приободрился. — Может, это и к лучшему, — не подумав, сказал он.

— Вот как? — прищурилась Наталья Николаевна.