Опасно для жизни
Шрифт:
Эра Газмановна, Наташина начальница, отправила ее посмотреть и послушать.
— Сходи, Наталья, — сказала она подчиненной. — Надо политес соблюсти. Я на этих «Странах Балтии…» за границей уже не раз бывала. Ничего путного. Сплошные гомики, — рассказывала низким, почти мужским голосом энергичная и грубоватая профессорша. — У меня и так дел по горло, чем-нибудь более путным займусь. Тем более там эта Витебская в прима-балеринах — организатор главный. Я ее терпеть не могу. А ты сбегай, тем более рядом тут. Правда, российские докладчики завтра будут, а толковое сообщение только от них и услышишь. Сегодня-то все импортные — первый день, открытие. До чего же любим мы иностранцам одно место вылизывать! Особенно Витебская в этом преуспевает. Ну да сходи, расскажешь.
Наташа с улыбкой выслушала эту тираду. Она любила свою шумную, многословную начальницу. Та была хорошим специалистом и большой умницей. Не без восточной хитрости, конечно. Но это ее качество служило, скорее, на благо отделению, поскольку профессорше удавалось выбивать из главврача все лучшее, что поступало в больницу.
Наталья Николаевна вышла из больницы, отправилась пешком. Благо идти всего остановку. Она снова, сама того не замечая, вспомнила возвращение из Москвы, своего попутчика. Опять прокручивала в памяти фразы их ночного разговора. Наташа не замечала, что идет улыбаясь. Встречный мужчина, поймав ее взгляд, решил, что улыбка адресована ему, и чуть замедлил шаг. Наталья, опомнившись, придала лицу строгое выражение, что прекрасно умела делать, и снова взглянула на мужчину. Тот пожал плечами — дескать, чего же улыбалась-то? — и прошел мимо. «А ведь я жду его звонка, — призналась себе Наташа и нахмурилась. — Этого еще не хватало! Ну поговорили, и все! И нечего! Поезд — одно, жизнь — другое. Да он и не звонит, хотя уже неделя прошла. Может, вернулся в Москву к своим преступникам. И к своей семье. Следствие закончено, забудьте!» — приказала она себе уже в который раз. Но память отказывалась вычеркивать ночное путешествие, удивительный по доверительности разговор. Память подсовывала ей утро, когда она проснулась на покачивающейся как колыбель полке, и увидела игольчатые астры в вазочке, и вдохнула аромат кофе, и встретилась глазами с сидевшим напротив взрослым мужчиной, смотревшим на нее восторженными мальчишескими глазами.
«Но ведь не позвонил, — усмехнулся Наташин внутренний голос. — Ну, был очарован… на время движения поезда из Москвы в Ленинград (Наташин внутренний голос продолжал называть родной город именно так), а потом очарование исчезло в лихорадке, так сказать, буден».
«Ну и ладно!» — излишне равнодушно ответила ему Наташа.
Оказывается, она уже поднялась по лестнице. Дверь в конференц-зал была еще открыта, но в фойе уже никого не было. Из зала доносился женский голос. Наташа вошла, поискала глазами свободное место. Найдя его в третьем ряду с краю, прошла и села. Тут же она поймала на себе гневный взгляд говорившей. Это была Витебская. Она стояла за столом президиума — единственная женщина среди нескольких мужчин. Испорченные химией, бездарно выкрашенные в грязно-рыжий цвет волосы, конопатое широкое лицо, претенциозная одежда и ужасающий английский. Наташа заканчивала английскую школу. От них требовалось произношение и еще раз произношение. И английские слова, произносимые рязанским говорком, производили на нее то же впечатление, что и звук металла по стеклу. Витебская, вызубрившая пару сотен английских слов, говорила именно так. И невероятно собой гордилась.
«Что это она? — удивилась Наташа гневному взгляду. — А… Это они гневаются, что я имела бестактность войти во время их речи!» — поняла Наташа, легкомысленно улыбнулась и принялась оглядывать зал. Зал представлял несколько странное для научной конференции зрелище. Окна и стены его были занавешены лоскутными одеялами. Одеял было очень много. Наташа все рассматривала их, когда на сцене появился первый докладчик. Профессор… — Наталья прочла имя профессора в программе конференции, но оно ей ничего не сказало. Тем не менее Наталья Николаевна, как человек ответственный, сосредоточила все свое внимание на худощавом мужчине с усиками, занявшем место за кафедрой.
Мужчина первым делом попросил всех присутствующих почтить минутой молчания все жертвы чумы двадцатого века. Зал поднялся. Затем начался доклад. Первые пять минут Наташа вообще ничего не понимала. То есть она понимала значение произносимых по-английски слов. Но она не постигала их смысл.
— Я познакомился со своим первым другом в Швейцарии, — говорил докладчик. — Первый слайд, пожалуйста, — кивнул он в сторону проектора. На экране появились виды Швейцарии. Юноша, съезжавший со снежной вершины на горных лыжах. — Мы прожили три года. Если я был в отъезде, то звонил ему каждый вечер…
Вместо научного доклада с кафедры звучала история любви. Причем любви патологической. Докладчик показывал аудитории «семейные» снимки. Вот они с юношей стоят в обнимку у реки, вот сидят в ресторане. «Сейчас он еще покажет, как они занимаются любовью», — подумала Наташа. До этого, к счастью, не дошло. Через пятнадцать минут выяснилось, что возлюбленный докладчика скончался от СПИДа. И оставил после себя лоскутное одеяло. Докладчик указал на одно из разноцветных полотнищ в углу зала. Слушатели благоговейно повернули головы в указанном направлении.
«Что происходит? — недоуменно подумала Наталья Николаевна. — Где я нахожусь? На собрании секты, в клубе „голубых“ или в отделении больницы для больных СПИДом с нарушениями психики? Какое все это отношение имеет к науке?»
В зале зажегся свет. Наталья стала отыскивать глазами питерских коллег. Наконец увидела давнего знакомого, еще по аспирантуре, нынче — старшего научного сотрудника института экспериментальной медицины. Тот, поймав Наташин недоуменный взгляд, только страдальчески возвел к потолку глаза.
«Хоть один нормальный человек в зале есть!» — с удовлетворением отметила Наталья.
Усатый профессор, прежде чем спуститься в зал, подошел к Витебской и поцеловал ее в щеку.
«Это еще что?!» — оторопела Наталья.
В аналогичном ключе был построен и следующий доклад. И третий, и четвертый. Докладчики, исключительно англоговорящие мужчины, рассказывали о своих сожителях, о продолжительности каждой связи, о ее финале. Каждый из выступавших в конце доклада непременно прикладывался к веснушчатой щеке Витебской. Та просто купалась в волнах гомосексуальной любви, касавшейся ее своим крылом.
К концу первого заседания Наталья уловила лишь то, что все инфицированные СПИДом гомосексуалисты, узнав о скором конце, начинают шить себе лоскутные одеяла. Саван в своем роде. Эти одеяла и перетаскиваются с конференции на конференцию. И количество их, естественно, все возрастает.
«Этак им скоро Карнеги-холл ангажировать придется, чтобы все на стенах разместить», — подумала Наташа, но тут ее внимание снова привлекла кафедра.
Стоявший там лысый, изможденный человек рассказывал, что его предыдущий друг умер от СПИДа и инфицировал его, докладчика. Но он обрел новую любовь. Ее подарил ему молодой человек, почти мальчик, знавший о его заболевании.
— Он здесь, среди нас, господа! — провозгласил докладчик. — Курт, подойди ко мне! — призвал он кого-то из зала. — Господа, поприветствуйте его!
Из задних рядов вышел невысокий юноша с серьгой в ухе, подошел к трибуне. Зал разразился овацией. Докладчик нежно обнял юношу за талию. Так они и стояли, обнявшись, под гром аплодисментов. Витебская тоже усердно аплодировала.
«Нет, это уж слишком, — подумала Наталья, глядя на эту вакханалию. — Да они тут все гордятся друг другом. Словно герои, получившие болезнь в боях за Родину, а не трахая друг друга в задницу! — От возмущения мысли Натальи складывались в не очень нормативную лексику. — Я понимаю — жалеть детей, заразившихся СПИДом от матерей. Или людей, зараженных инфицированной кровью при переливаниях. Или жен, получивших страшный подарок от мужей-моряков. Или мужчин, которых заразили жены — подпольные проститутки. Это — да, жертвы.