Опасное лето
Шрифт:
На тот момент Луис Мигель Домингин уже завершил карьеру. Мы познакомились с ним на его ферме Вилла-Пас недалеко от Саэлисес, между Мадридом и Валенсией. С его отцом мы были знакомы много лет. Он был хорошим матадором в годы, когда выступали два великих матадора, а впоследствии превратился в умелого и успешного бизнесмена, разглядев талант Доминго Ортеги и став его импресарио. У Домингина было трое сыновей и две дочери. Все мальчики стали матадорами. Луис Мигель оказался очень способным во всем, был отличным бандерильеро и, как говорят испанцы, «torero muy largo», то есть располагал обширным арсеналом пасе и элегантных трюков, мог делать с быком что угодно и убивать чисто, если хотел.
Домингин-старший предложил по пути в Валенсию заехать на недавно купленную Луисом Мигелем ферму и пообедать там. Мы с Мэри и Хуанито Кинтаной (это мой старый приятель из Памплоны, с которого я писал хозяина гостиницы Монтойю в «И восходит солнце») после нескольких часов дороги по июльской жаре Новой Кастилии, где раскаленный ветер из Африки поднимал пыль с разбитых дорог, вошли в прохладный, тенистый дом.
Луис Мигель был само очарование: смуглый, высокий, с узкими бедрами, немного длинной для тореро шеей и подвижным лицом, которое легко меняло выражение от профессиональной презрительности к заразительному веселью. Антонио Ордоньес с Кармен, младшей сестрой Мигеля, уже были там. Темноволосая Кармен оказалась настоящей красавицей, с прекрасным лицом и фигурой. Они с Антонио планировали пожениться осенью, и все их жесты и взгляды говорили о взаимной привязанности.
Мы осмотрели хлев, птичник, конюшню и оружейную комнату. Я вошел в клетку к волку, недавно пойманному на ферме, и поиграл с ним, чем обрадовал Антонио. На вид волк был здоров, и я решил, что опасность заразиться бешенством невелика, страшнее укуса ничего не случится, – так почему бы не войти и не попробовать поработать с ним? Волк оказался очень милым, он сразу понял, что я люблю волков.
Нам показали недавно построенный плавательный бассейн, куда еще не пустили воду, и бронзовую статую Луиса Мигеля в полный рост. Редко кто ставит себе прижизненную статую в собственной усадьбе, и я подумал, что Мигель выглядит лучше своего литого двойника, хотя статуя казалась чуть благороднее. Но вообще-то тяжело тягаться со своим бронзовым изображением на заднем дворе.
В следующий раз я встретил Мигеля в Мадриде в мае 1954 года, по возвращении из Африки. Он поднялся в наш номер в «Палас-отеле» после особенно неудачной корриды в ветреный, дождливый, мрачный день. В номер набилось много народу, она была полна дыма, звона бокалов и разговоров на темы, не заслуживающие внимания. Мигель выглядел ужасно. Будучи на подъеме, он представлял собой что-то среднее между Дон-Жуаном и Гамлетом, но в тот шумный вечер казался опустошенным, потрепанным и усталым.
Мигель все еще был «в отставке», но подумывал об участии в корриде во Франции. Мы несколько раз выезжали за город, в сторону Эскориала, под Гвадарраму, где он тренировался с молодыми бычками, пытаясь понять, сколько ему понадобится времени, чтобы снова войти в форму. Я с удовольствием наблюдал за его занятиями, смотрел, как он работал без отдыха, без пощады к себе, как, устав или запыхавшись, еще больше увеличивал нагрузку, пока не он, а животное сдавалось в изнеможении. Тогда он переключался на другого быка, вытирая льющийся пот и глубоко дыша, чтобы восстановиться в ожидании нового противника. Меня восхищали его грация, его умение, его «торео», то есть манера работать с быком, основанная на его физических достоинствах – крепких ногах, быстрых рефлексах, невероятном разнообразии приемов и энциклопедическом знании быков. Его тренировки доставляли мне большое удовольствие. Весенняя природа, когда дожди прекратились и вышло солнце, была прекрасна. Беспокойство вызвало только одно: его стиль меня совершенно не трогал.
Мне не нравилось, как он работает с капоте. По счастью, я видел всех великих мастеров капоте с тех пор, как Бельмонте заложил основы современной корриды, и уже по тренировочным боям понял, что Луис Мигель не входит в их число. Впрочем, это была мелочь, и я наслаждался его обществом. У него было циничное, язвительное чувство юмора, и за время, что он прожил у нас в «Финке» на Кубе, мне повезло многому у него научиться. Когда я заканчивал работу, мы подолгу говорили у бассейна. В тот момент Луис Мигель не собирался возвращаться к корриде. Он был холост, свободен, сегодня у него были одни планы, завтра другие. Ночами он водил компанию с Аугустином де Фокса, испанским поэтом, который служил секретарем при посольстве Испании. Аугустин умел наслаждаться жизнью, и в те времена, когда Луис Мигель и наш шофер Хуан возвращались в «Финку» с рассветом, Мигель всерьез подумывал о дипломатической карьере.
Другим возможным занятием он считал писательство. Мне кажется, он решил, что, раз Эрнесто может писать книги, то это, видимо, проще простого. Я объяснил ему, что тут нет ничего сложного, если делать все правильно, и рассказал, как пишу сам. Несколько дней мы оба писали тексты по утрам, и в полдень он приносил написанное к бассейну.
Мигель был удивительным товарищем и идеальным гостем, от него я услышал некоторые поразительные мысли о жизни и бое быков. Именно поэтому мне было так тяжело пережить события 1959 года. Будь Луис Мигель мне врагом, а не другом, братом Кармен и шурином Антонио, все было бы проще. Может, не совсем просто, но я не принял бы все так близко к сердцу.
Глава 2
С конца июня 1954-го по август 1956-го мы работали на Кубе. Я находился в плохой форме из-за спины, дважды сломанной в авиакатастрофах в Африке, и пытался поправиться. Проверять, удачно ли прошло лечение, пришлось на практике: для фильма «Старик и море» мы устроили охоту на очень большого марлина у берегов Перу, рядом с Кабо-Бланко. Спина выдержала испытание, и, когда наша часть работы над фильмом наконец завершилась, мы отправились в Нью-Йорк и провели там весь август.
Первого сентября мы отчалили из Нью-Йорка, планируя перебраться из Парижа в Испанию, чтобы посетить бои Антонию в Логроньо и Сарагосе, а потом ехать дальше, в Африку, где у меня остались дела.
Гавр встретил нас разношерстной толпой репортеров и фотокорреспондентов обоих полов. Там нас ожидал Марио Казамассима на новой старой «Лянче». Джанфранко прислал его вместо Адамо, который стал настолько важной фигурой в похоронном мире Удине и окрестностей, что, подобно популярному акушеру, больше не мог надолго оставлять своих подопечных.
Он написал, что очень переживает из-за того, что не может снова присоединиться к нам в Испании, но уверен, что Марио не посрамит родной город, который может похвастаться самым высоким в мире числом «Лянч» на душу населения. Марио был автогонщиком, начинающим телережиссером и даже с грудой нашего багажа на крыше «Лянчи» мог оставить позади любой «Мерседес». К тому же он был, как говорят французы, дебруйяр – человек, способный выпутаться из любой ситуации, который, если вам что-то понадобится, не просто добудет это по оптовой цене, но добудет в долг под честное слово, превратив продавца в преданного друга. Таких друзей он заводил каждый вечер, в любом гараже и гостинице. Испанского Марио не знал, но это ему ничуть не мешало.