Опасное наследство
Шрифт:
Граф издает смешок:
— Потому что тогда я не был наследником. Я тогда еще и не родился. По правде говоря, моя дорогая, мой дедушка оставил нескольких сыновей-бастардов, и одним из них был мой отец. Мне самому приходилось пробиваться в этом мире. А чтобы пробиться, нужно хорошо служить своему монарху. И еще быть стойким бойцом. Я поднялся во время правления короля Генриха, а его сын через два года после восшествия на престол сделал меня графом Пембруком. Как я уже сказал, этот сундук с бумагами привезен из замка Раглан. Когда-нибудь я обязательно просмотрю их: история собственной семьи — что может быть интереснее.
Лежа в ту ночь в одиночестве в постели, я вижу очень реальный
Сплю я урывками, а утром исполняюсь решимости. Идти туда одна я побаиваюсь и потому прошу Гарри проводить меня в башню и открыть сундук. Он соглашается. На этот раз нечего и думать о том, чтобы украсть мгновения блаженства, потому что Сандерс ни за что не согласится оставить нас одних. Он явно сообщил графу, как мы вчера ускользнули от него.
Я с трепетом приближаюсь к темному коридору, боясь смотреть на стену лестничного колодца. Мне приходится напоминать себе, что со мной двое сильных мужчин. Но сегодня на стене ничего нет. Поднявшись по лестнице, мы с Гарри опускаемся на колени перед сундуком, а Сандерс садится на верхнюю ступеньку и, приладив гроссбух у себя на коленях, начинает сверять колонки цифр.
Гарри за его спиной украдкой целует меня, проводит пальцами по моей руке, позволяет им на мгновение задержаться на моей груди, а потом озорно улыбается и открывает сундук. Старая крышка распахивается со скрипом, из сундука поднимается затхлый запах старых документов. Тут их целые связки и кипы: договоры, дарственные грамоты, долговые расписки, разрешения на охоту («Я это возьму», — говорит Гарри), ветхий молитвенник с выцветшими страницами, сломанные печати, длинный свиток с генеалогическим древом семьи, план замка Раглан на ломком пергаменте, потрепанное геральдическое знамя, брачный контракт, датированный 1484 годом, плотная стопка пожелтевших бумаг, перевязанная обтрепанной атласной ленточкой. У нас чуть ли не сто лет уходит на просмотр всего этого, но в конце концов мы понимаем, что бумаги в сундуке очень старые и большинство из них не представляет никакого интереса. Никаких недавних документов тут нет, ничего такого, что могло бы иметь отношение ко мне, из-за чего какой-нибудь призрак стал бы манить меня на лестницу. Мне наверняка это привиделось. Хотя постойте-ка!
— Ну-ка, покажи мне этот брачный контракт, — говорю я, и Гарри передает его мне. — Он датирован тысяча четыреста восемьдесят четвертым годом?
— Да, душа моя.
— Тем же самым годом, что и портрет внизу, — помнишь ту девушку в синем? Интересно, может быть, это ее брачный контракт? — Я с трудом разбираю корявый почерк стряпчего: — «Уильям Герберт, граф Хантингдон, настоящим заключает договор с королем Ричардом Третьим в том, что возьмет в жены королевскую дочь Катерину Плантагенет и обвенчается с ней в этом году не позднее дня Михаила Архангела». Тут есть еще и про распоряжение имуществом. Гарри, это наверняка она, та девушка с картины! Вероятно, это ее свадебный портрет.
— Возможно, любовь моя, но полной уверенности у нас нет.
— Она богато одета, а та подвеска, наверное, стоила немалых денег — королевской дочери не подобает носить дешевые побрякушки. Я уверена: это она и есть.
— Ну, может быть, и так…
— Она твоя прапрабабушка?
— Вряд ли. Мой отец — племянник графа Хантингдона. У Хантингдона была только одна дочь. Отец наверняка с удовольствием расскажет тебе историю семьи, если ты у него спросишь. Он так этим гордится.
Мы почти закончили разбирать сундук. Гарри размышляет над генеалогическим древом семейства, поглощенный изучением своих многочисленных предков,
— Посмотри-ка! — говорит вдруг Гарри. Он держит в руке цепочку, на которой покачивается что-то яркое и блестящее — старомодная подвеска в форме капли. Похоже, она сделана из золота высочайшей пробы. Мастер потрудился на славу, филигранно вделав в украшение драгоценный камень, — стоило Гарри слегка потереть его о рукав, как перед нами засверкал чистой воды сапфир.
— Я ее узнала! — радостно кричу я. — Это та самая подвеска, что была на девушке с портрета! Точно она!
— Правда? — И прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Гарри вскакивает и несется вниз по лестнице.
Вскоре он возвращается чуть запыхавшийся и говорит:
— Ты права, любовь моя. Это действительно та самая подвеска.
Теперь мне очень хочется, чтобы украшение стало моим. Сама не знаю, почему меня так привлекает незнакомка с портрета. Могу лишь сказать, что, увидев вчера ее изображение, я вдруг почувствовала с ней какое-то сродство. И потом она снилась мне всю ночь, печально улыбалась, взывала о чем-то… словно ей что-то было от меня нужно. Может быть, эта неведомая девушка преследует меня? Та тень, что манила меня на лестницу, — может, это была она? А что, если она специально направляла меня к этому сундуку, к этой подвеске… может быть, она хотела, чтобы подвеска стала моей. Ведь я в конечном счете такая же молодая жена одного из Гербертов, какой в свое время была и она сама. Так что вполне логично, если девушка с портрета считает, что ее подвеска должна по праву принадлежать мне. Может быть, она любила своего мужа с такой же страстью, с какой я люблю Гарри…
Тут Гарри наклоняется и надевает подвеску мне на шею:
— Вот, носи на здоровье! Тебе очень идет!
И вдруг меня ни с того ни с сего переполняет отчаяние — такое сильное, что я едва не теряю сознание. Я срываю с себя подвеску, боясь, что она может быть заколдована. И бормочу:
— Я не могу это носить, Гарри. Потому что… еще сочтут, что это католическое идолопоклонство, — посмотри на все эти изображения. Да мои родители упадут в обморок, увидев такое! А Джейн — она вообще перестанет со мной разговаривать. Но подвеска очень красивая.
Теперь, когда украшение мирно лежит у меня на ладони, вид у него совершенно безобидный. Стоило мне снять подвеску, как чувство безысходного отчаяния моментально рассеялось. Да полно, уж не выдумала ли я все это?
— Думаю, мои родители тоже не одобрили бы подобное украшение, — соглашается Гарри. — Хотя эта подвеска и старинная. Но все равно, оставь ее себе.
Я неохотно кладу украшение в карман. Меня очень беспокоит то странное воздействие, что она на меня оказала. Рука, манившая меня; это необъяснимое ощущение внутреннего родства с девушкой в синем; странный сон и, наконец, это внезапно нахлынувшее отчаяние… Есть ли тут какая-то связь? Что все это может означать? Или же это просто игра воображения?
Я снова решительно обращаюсь к бумагам.
Старомодный почерк очень сложно читать, но, хотя разбирать слова мне удается с трудом, я не отступаю. И вдруг мне становится ясно: это не просто письма. Меня снова бросает в дрожь, хотя стоит прекрасное солнечное утро. Теперь-то я понимаю, что меня зазывали в башню, чтобы найти нечто гораздо большее, чем подвеску.
Кейт
13 июня 1483 года; лондонский Тауэр и Кросби-Холл, Лондон
При виде двух симпатичных девушек стражники у ворот Тауэра одобрительно засвистели. Кейт с облегчением заметила, что вроде бы ничего необычного там не происходило. Напротив, в Тауэре царили тишина и спокойствие. Она обратилась к одному из стражников: