Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
А к дому Ходжамьяра вскоре подкатил Мамаханов. Он правил парой поджарых коней, впряженных в легкий ходок на железных осях.
— Эй, ехать будем или не будем? — звонко, на всю улицу прокричал Мамаханов, плечистый, добродушный человек, любивший дальние дороги. — Эгей, — эхо его голоса зацепилось за высокие тополя, выстроившиеся вдоль арыков. Они словно ответили на веселый окрик шелестом листвы, качнулись кроной и замерли. Городок уже спал, спала, потягиваясь, в чутком первом сне и захлестнувшая его со всех сторон степная земля. По ней, едва касаясь трав, полз зачинавшийся где-то далеко ночной ветерок, перевитый легким туманцем, и стлался
Дорога
Пофыркивали лошади. Мягко пощелкивали окованные железными шинами колеса, хорошо смазанные чистым паровым дегтем. Маша и Алексей сидели в ходке, тесно прижавшись. Для них эта первая ночь в пути была соткана из тепла и света.
— Спать хочешь?
— Нет. Что ты, Алеша. Не хочу.
И все же Маша заснула с каким-то радостным чувством. От этого чувства она и просыпалась после несколько раз, глядела на звезды и засыпала опять, опираясь на плечо Алексея. Задремал перед рассветом и Сиверцев. Когда рядом, у самого уха, хлопнул выстрел и он попытался вскочить, было уже поздно. На него навалились двое и скрутили арканом по рукам и ногам. Третий вязал Машу. Возле ходка в траве лежал ничком Мамаханов. На спине у него расплывалось темное пятно.
Огромный, как глыба, казах, в надвинутой по самые брови облезлой шапке, взмахнув наганом, приказал:
— В телегу этих двоих.
И опять над головами покачивалось небо с поблекшими от накатывающегося рассвета звездами. Опять пощелкивали смазанные паровым чистым дегтем колеса. Но лошадьми теперь правил не Мамаханов, оставшийся лежать у дороги, а крепкий бородач перепоясанный крест-накрест патронными лентами.
Мертвые молчат
Светало. Яснели, откатываясь в стороны, дали. Саттар гнал иноходца к Черной согре, где должен был встретиться с Умекеновым и Айташевым. Их в ночь облавы на Токсамбая Чалышев представил Махмуту как уполномоченных по Джавалийской волости, когда тот неожиданно явился к нему в кабинет.
С Умекеновьш и Айташевым у согры Саттара будет ждать еще один человек — Степан Удодов, бывший семиреченский кулак. Вчетвером они должны будут обогнуть согру, проскочить перевал и за ним нагнать подводу, на которой Мамаханов везет Сиверцева с докторшей. Как только нагонят, объявят, что по распоряжению Крейза их прислал Чалышев сопровождать телегу до места. А то стало известно только что о новой банде, рыскавшей неподалеку.
Сиверцев, конечно, поинтересуется, что за народ с Саттаром. Он ни одного из троих раньше не встречал.
Ему надо будет сказать: приезжали к Крейзу по секретному делу из Джавалийска. Сейчас возвращаются назад. Вот попутно и поручил им председатель ЧК поохранять подводу. А затем, улучив подходящий момент, Саттар пулей в затылок должен будет свалить Мамаханова. Его надо бить наверняка, потому что, если он успеет схватить винтовку, то беды не миновать. Это такой стрелок, каких всю волость обойти — не сыщешь. Как только грохот выстрел, Умекенов с Айташевым хватают и вяжут Сиверцева, не дав ему опомниться, Удодов — докторшу. После этого их обоих надо будет отвезти на стойбище Токсамбая. Чалышев передал для Токсамбая письмо.
Вспомнив о нем, Саттар обеспокоенно обшарил рукой очкур штанов и успокоился. Письмо было на месте. Иноходец бежал резво, у него, поигрывая, урчала селезенка. Вокруг шумели травы. В этом году выпало много дождей. Выпали они ко времени, и поэтому травы вымахали по пояс. Они разлились, как море. Когда из-за горизонта брызнуло солнце, внимание Саттара привлекла воронья стая, носившаяся в стороне, у одного из горных прилавков.
«Что там может быть?» — подумал Куанышпаев. Приподнялся на стременах и заметил, как тропу, по которой он гнал иноходца, пересекли следы. Пригляделся к ним и определил, что совсем недавно здесь прошел небольшой отряд. Кое-где еще не поднялась примятая конями трава. В отряде было шесть всадников. Седьмой конь шел налегке. И это тоже определил без труда Саттар.
Выхватив карабин и передернув затвор, он осторожно двинулся по следам. Решил все же узнать, над чем кружит воронье. И когда спустился в небольшой ложок, неожиданно наткнулся на лежавшего в утоптанной зелени человека. Соскочил с коня, наклонился над ним и уже не мог отвести взгляда от его продолговатого, искаженного гримасой боли лица, от седого клока в густых и черных, как сажа, волосах, от лохматых бровей, коротких, похожих на пучки.
«Кабир, друг! — узнал Саттар убитого. — Кто же это так истерзал тебя, язык вырвал… Кто?» — А сам уже знал, вернее догадывался, кто это сделал.
Ведь в разговоре Алдажар Чалышев и Махмут Ходжамьяров упоминали про Юлдашева, захваченного с винтовками. Но мало ли Юлдашевых на белом свете? Ему тогда и в голову не пришло почему-то, что захваченный вместе с однопалым Оспаном уйгур и есть Кабир.
Значит, это однопалый пробежал здесь и оставил за собой кровавый след.
Всем существом Саттара овладело острое желание влепить однопалому пулю в сердце за то, что он убил Кабира. Или вот так же вырвать ему его змеиный язык.
А солнце ползло и ползло на кручу неба. Оно уже лизнуло жарким полымем степь, сглотнуло с густых трав всю росу, и травы ответили на это звоном кузнечиков, писком мошкары, пением жаворонков.
Саттар слышал, как заливаются в бездонной голубизне трепетные комочки, ощущал идущий от нагретой земли тугой жар, но согреться, унять озноб никак не мог. И все старательнее запахивал, подтыкал под себя полы полушубка, накинутого на него Кабиром поверх рваного одеяла. В юрте за ночь выстыло так, что стучали зубы. У ее полога тускло поблескивал снег. За юртой бесновался и крепчал буран. Его рев раскалывал голову, и она болела невыносимо и остро. Ломило ноги, руки. Страшная болезнь пришла внезапно и свалила Саттара. Тиф пришел, сыпняк — так зовут в народе эту болезнь. И когда она приходит, ничего не остается другого, кроме как умереть. И Саттар наверняка бы умер тогда. Но он лежал в тифу не один. Рядом был Кабир, сжигаемый этой же болезнью. Ползком добирался Кабир до очага, разжигал в нем огонь, грел воду и поил его, Саттара, кипятком, заваркой из трав, укрывал своим полушубком, а после долго отлеживался в углу, набираясь сил. Но как только приходил в себя, опять полз к очагу.
Три года до этого жил Саттар с Кабиром под одной крышей, одни и те же отары Оспана Итпаева пас, из одного казана ел.
И все, что было пережито с Кабиром, вспомнилось вдруг, вошло в самое сердце, не оставив там места ничему другому. И тихие вечера, повитые горьковатым дымом костра, вспомнились, и неторопливые беседы, которые вел с другом. Побрехивание собак и ночные шорохи, тюльпаны, от которых горела степь, будто подожженная вся разом.
А сейчас Кабир мертвый, раскинув руки, лежит в траве. У него отрезан язык, выколоты глаза. Однопалого работа.