Опасности диких стран
Шрифт:
Сперва он только мельком спросил о Густаве, Петерсене и их путешествии, он был рад тому, что в гаарде не было коварного писца: теперь он подробнее осведомился о них. Скалистый берег Лоппен принадлежал Гельгештаду: там были гнезда бесчисленных птичьих стай, и их перья приносили значительный доход на осенних ярмарках в Бергене. Густав снарядил шлюпку, чтобы собрать нынешний запас перьев, а Петерсен вызвался его сопровождать.
— Значит, я выбрал удачное время, — воскликнул Стуре, — и останусь до тех пор, пока яхта господина Гельгештада не будет стоять на якоре у амбара. Я буду помогать всюду, где только можно оказать помощь, позабуду о своих работах в Бальсфиорде и вспомню то время, когда моя добрая защитница Ильда была моей учительницей и оказывала мне свое благоволение.
— Разве ее благоволение к вам когда-нибудь прекращалось? — улыбаясь, спросил Клаус Горнеманн. — Вы оставили здесь по себе такую хорошую память, мой добрый друг, что во всем Лингенфиорде говорят о вас с любовью и доброжелательностью.
— А что скажет Ильда? — перебил Стуре.
— Все мы о тебе скучали, Генрих, — отвечала Ильда, — а теперь, когда ты снова у нас, мы не отпустим тебя до тех пор, пока это будет возможно.
Глава восьмая
ЭГЕДЕ ВИНГЕБОРГ
Какие чудные дни проживал теперь Стуре в уединенном гаарде! На другое утро он проснулся, когда первые солнечные лучи проникли в комнату, в ту же самую, где он жил уже и прежде. Как все было опрятно, светло и приветливо, как тихо было в доме и его окрестностях; как заманчиво блестела зеленая лужайка перед домом, окаймленная молодыми березками. Долго стоял он у маленького окна, и никогда еще одинокое поселение это не казалось ему таким прекрасным. Он увидел Ильду; она выходила из дома, и почти в ту же минуту золотое дневное светило поднялось над разрозненными скалами и осветило садик, цветы и девушку, которая набожно сложила руки, подняв глаза к солнцу. Но серьезное выражение лица быстро сменилось шаловливой улыбкой, она поспешно нарвала пестрых цветов и составила из них букет. Через несколько минут она опять скрылась в доме, на лестнице послышались легкие шаги; кто-то прошел в соседнюю комнату, и когда Стуре, немного погодя, отворил дверь, он нашел на столе стакан с благоухавшим разноцветным букетом.
Он рассматривал его растроганным взором. Тут были гвоздика и резеда, темно-красные левкои и астры, а посредине пучок небесно-голубых незабудок. Он нагнулся к ним и жадно вдыхал их аромат. Потом весело сошел с лестницы, решившись оправдать дружбу девушки, заслужить всеобщее уважение страны.
Пять раз всходило солнце, чередуясь с вернувшейся короткой ночью, так как был уже август; но дни стояли еще теплые, как летом, а когда над фиордом расстилался мрак, над темной вершиной Кильписа поднимался месяц и освещал своими серебряными лучами черную морскую бухту.
В такой прекрасный теплый вечер Генрих плыл с Ильдой по фиорду в маленькой лодке. Они направлялись к страшной пучине, где вода образовала водоворот, терявшийся в расселине скалы. Глухие стоны вырывались из пещеры, то росли и слышались, как раскаты грома, то ослабевали до легкого журчания, перемешанного с нежными, жалобными звуками. Всюду царствовала безмолвная тишина, только таинственный свет месяца обливал скалы, стоявшие здесь уже целые тысячелетия.
Генрих положил весла, сел возле Ильды, и оба они внимали чудным звукам, долетавшим до их слуха.
— Я припоминаю, — сказал, наконец, Генрих, — что слышал когда-то сказание об этой пещере. Кажется, там стонет и плачет несчастная морская царевна?
— Да, прекрасная фея, которая путешествует в несокрушимых цепях, — отвечала Ильда.
— Теперь я вспомнил. Исполин похитил фею. Он был дикий, коварный малый, могуществен и велик, король глубокого подземного царства великанов. Иногда он позволял ей выходить из пещеры, состав-лявшеи вход в его дворец, сделанный из хрусталя и золота. Тогда она садилась при свете месяца на скалу, плела венки из травы и цветов и пела сладкие песни: когда же мрачный супруг трубил в рог, она должна была снова печально спускаться вниз. Случилось, что ее увидел молодой рыбак, и каждую ночь, когда прекрасная королева поднималась на скалу, он садился рядом с ней, смотрел в ее нежные, ясные очи и с любовью улыбался ей. Он не говорил ей ни слова о том, что наполняло его сердце, но она и сама все знала.
— Тогда случилось, — тихо прервала Ильда, — что они за своими задушевными разговорами прослушали звук рога. Когда рог напрасно прозвучал и в третий раз, огромная рука высунулась из пещеры, а за ней показалась и громадная голова. Исполин встал во весь свой рост, голова его возвышалась надо всеми скалами; одним пальцем раздавил он рыбака, а фею потянул за собой в черную пропасть.
— Это случилось, — сказал Генрих, — только потому, что фея не могла решиться стать свободной и счастливой. Иди за мной, шептал ей юноша. Видишь ли ты там серую полосу на востоке? Скоро она станет багряной; скоро появится солнце; тогда дети ночи не будут больше иметь власти над тобой. Доверься мне, у меня сильные руки, я унесу тебя; будем жить счастливо! Но она думала о клятве, которую дала злому духу, она колебалась, и вот ее схватила черная рука, и теперь она лежит в цепях, и адский великан насмехается над ней.
— Пусть она и плачет, и жалуется в тишине, — твердо сказала Ильда, — все-таки ее должно утешать сознание, что она не нарушила клятвы.
Потом Ильда прибавила, возвыся голос и с укором взглянув на своего спутника:
— Пора тебе, Генрих, взяться за весла, иначе мы попадем в пучину и погибнем.
— Для меня смерть не страшна, — горько сказал Стуре.
— И для меня тоже, — кротко отвечала Ильда, — но я хочу жить, потому что это мой долг; мне дарована жизнь для добрых дел, и я не хочу взять греха на душу.
С мольбой, достоинством и утешением взглянула она на него; он не успел еще ответить ей на ее последние слова, как вдруг над головами их послышался смех, потрясший Стуре до глубины души.
— Святой Олаф! — воскликнул кто-то со скалы. — Это ведь Ильда плавает около заколдованной пещеры. Сюда, Густав, иди наверх! А это кто? Господин Стуре, жизнью клянусь, что это он!
— Это ты, Павел, — закричала ему Ильда. — Откуда ты? Где ваша шлюпка?
— Она едет за нами, — отвечал писец. — Мы вышли в Маурзунде на берег, потому что езда в затишье оказалась слишком скучной. Пожалуйста, господин Стуре, причальте там в бухте и возьмите меня с собой. Густав бежит вперед, как ласка, а я до смерти устал.
Стуре послушно направил лодку к означенному месту, писец легко вскочил в нее; потом он сбросил ружье и ягдташ, сел подле Ильды и обменялся приветствиями со своей невестой и со Стуре. Ильда расспрашивала об исходе путешествия и об их пребывании на Лоппене, а молодой датчанин усердно греб.
— Была ли ты когда-нибудь на этом острове? — спросил Павел девушку.
— Нет, я его не знаю.
— Клянусь небом, это благословенное местечко! Высокие, крутые скалы, о которые разбивается страшное море. Только в одном месте можно пристать, а внутри острова скалы полны расселин и пропастей. В этих пещерах и пропастях можно бы десять лет скрывать человека, и никто бы его не нашел.