Опасности диких стран
Шрифт:
Последовала длинная пауза.
— Я не могу вам тотчас же дать ответ, — сказал, наконец, Стуре, тяжело переводя дыхание, — я слишком поражен неожиданностью, мне необходимо обдумать все это.
— Имеете на это право и достаточно времени до завтрашнего дня, — отвечал купец, — мы можем оба одуматься, и я тоже не хочу себя связывать своим предложением.
— Так как во всяком случае я до завтра господин в своем имении, — горько продолжал Стуре, — то прошу вас быть моими гостями и не взыскать за угощение. Между завтрашним и сегодняшним днем лежит целая ночь, а утро вечера мудренее.
Возвратившись домой, он приказал собрать скромный ужин, а между тем слушал с мрачным молчанием, как Гельгештад расписывал своим собеседникам те улучшения, которые он здесь намеревается предпринять. Вообще, он так говорил об имении, как будто оно было уже его неоспоримой собственностью. Но хозяин не обращал на это внимание, мысли его были заняты тем человеком, от которого одного он ждал помощи, он думал об Афрайе. Он насилу дождался, когда гости разошлись по своим комнатам после ужина. Немедля хотел он идти на место, назначенное Афрайей для свидания. Рассудок его сомневался в появлении колдуна: как мог знать Афрайя, что Гельгештад в Бальсфиорде, и если бы он действительно явился, то каким образом этот старик мог сейчас же собрать такую значительную сумму? Но горькая нужда превозмогла все эти сомнения. Его даже не страшила молва, что он, свободный человек и христианин, занял у лапландца. Стуре слишком хорошо чувствовал, насколько ненависть против этого несчастного племени теперь возбуждена. Ему невозможно было открыто сознаться в помощи колдуна, к нему бы отнеслись, как к зачумленному.
Глава десятая
КОЛДУН АФРАЙЯ. ГЕЛЬГЕШТАД ПЕРЕХИТРИЛ
Все эти сомнения овладели Стуре, когда он, наконец, оставил гаард и пошел вниз по берегу к фиорду на свидание с последним своим защитником. Была ночь. Темные тучи нависли над морской бухтой; только вершины гор освещались слабым светом северного сияния, блестевшего на противоположной стороне горизонта. Но у Стуре были хорошие глаза; он легко справлялся с препятствиями, встречавшимися на пути, и достиг вершины каменной скалы, на которой лежал большой обломок. Здесь, вдали от всего живого, он вздохнул свободнее. Дикая природа и одиночество так подействовали на его душу, что он со страхом, с какой-то робостью, едва мог произнести три раза: «Афрайя!»
— Я здесь, — ответил голос по другую сторону обломка, когда Стуре позвал в третий раз. Кусочки камня и валуны скатились по холму вниз, и какая-то фигура точно поднялась из гранитного обломка.
Несмотря на храбрость, Стуре стало не по себе при этом появлении, им овладела дрожь, язык прилип к гортани и глаза широко открылись.
— Ты меня звал? — сказал голос снова. — Садись со мной, дай мне твою руку.
Стуре почувствовал на правой руке прикосновение холодных пальцев. Он услышал у самого уха знакомый ему хриплый смех, и ему казалось, что маленькие глаза колдуна светятся в темноте.
— Я был далеко, когда услыхал, что ты меня зовешь, — сказал Афрайя. — Но я пришел, так угодно Юбиналу.
— Если ты так могуществен, Афрайя, — отвечал молодой человек, — то ты знаешь, зачем я здесь.
— Так, юноша, — отвечал Афрайя. — И во мраке я вижу твое сердце; я знаю твои мысли, от меня ничто не скрыто. В гамме твоей спит волк; завтра, лишь только забрезжит день, он растерзает тебя.
— Ты обещал мне помощь, Афрайя, — возразил Стуре. — Если ты говорил серьезно, то дай мне в долг денег, чтобы я мог насытить жадность этого человека.
— Сколько тебе нужно? — спросил Афрайя.
— Большую сумму, — воскликнул молодой человек, — шестнадцать тысяч ефимков требует с меня Гельгештад; но с этого счета надо скинуть то, что стоила рыба, которую он продал в Бергене.
— Это много денег, — пробормотал старик, — но ты их получишь, если исполнишь один обет.
— А что я должен обещать тебе?
— Немного, юноша. Клянись мне, что ты придешь, когда я тебя позову.
— Куда?
— Ты узнаешь это.
— Хорошо, я клянусь!
— Так слушай меня, юноша, — сказал колдун, — слушай и доверься мне. Возвратись домой и спи спокойно до утра; Юбинал защитит тебя. Когда Гельгештад потребует у тебя денег, подойди с ним к конторке, но отопри ее не раньше, чем этот ненасытный человек будет стоять подле тебя. Скажи тогда ему: «Вы получите то, чего вы требуете!» Опусти в ящик руку во имя
Юбинала, и ты найдешь, что тебе нужно. Теперь же иди и помни твое обещание.
— Как? — воскликнул Стуре в смущении и гневе, — так это-то твоя помощь? Не шути со мной, старик, не фокусничай своим колдовством. Где деньги?
Он протянул руки к тому месту, где сидел Афрайя, но схватил только голый камень.
— Где ты? — кричал он в отчаянии. — Ответь мне, обманщик! О, если бы я мог тебе поверить!
— Верь! — прошептал глухой голос, который, казалось, выходил из земли.
По темным соснам пробежал порыв ветра, луч света скользнул по пустынному холму, а на вершине разрушенной скалы Стуре увидел высокую, громадную фигуру в развевающемся плаще.
Ужас охватил его, он устремился вниз через обломки и гальку; громкий хохот прозвучал ему вслед.
Несчастный, покинутый человек незамеченный вернулся к себе домой. Он провел тяжелую, печальную ночь, сидя у стола и неподвижно устремив взор на письменный стол в углу. Он не верил в волшебство Афрайи, но и не решался им пренебречь. В нем зашевелилось суеверие, которое в случае опасности может овладеть самым храбрым героем.
Все зависело от того, было ли в письменном столе серебро; около этого вопроса вращались все его сомнения и предположения. То ему казалось, что нелепо питать какую-либо надежду, то опять всплывала мысль о возможности, и он взвешивал, зачем бы Афрайе его так бессовестно обманывать.
— Что же меня удерживает, — сказал он про себя, — открыть ящик и убедиться, что меня обманули? Зачем мне ждать насмешливого хохота писца? Если тяжелое, твердое серебро, действительно, там лежит, то оно не пропадет, если же место пусто, как я и думаю, то до завтрашнего утра, наверное, ничего туда не попадет.
Но, вопреки рассудку, тайный страх и тайная надежда все-таки усиливались. Старый колдун с большим знанием людей установил свои условия и запрещения. Пришло утро, а Стуре не решился преступить их.