Опасности городской жизни в СССР в период позднего сталинизма. Здоровье, гигиена и условия жизни 1943-1953

Фильцер Дональд

В СССР предпринимаются широкомасштабные санитарные меры по предотвращению распространения инфекции через воду, молоко и продукты питания, потому что на завершение строительства и расширение объектов водоснабжения, канализационных систем и систем удаления бытовых отходов практически не затрачивается ни денежных, ни временных ресурсов. Эти санитарные работы, где это было возможно, беспрерывно продолжались даже во время войны. Вода в водохранилищах регулярно проходит бактериологический контроль и ежедневно хлорируется. Колодцы, которые все еще существуют в маленьких городах, также подвергаются хлорированию. Во всех областях промышленности устанавливаются закрытые баки с кипяченой и остуженной водой. Это же касается всех портов и железнодорожных станций, где кипяченая вода доступна путешественникам в необходимом количестве.

Во всех населенных пунктах периодически проводится очистка территории. Из-за трудностей военного времени само население в настоящее время принимает участие в этих мероприятиях. Пункты общественного питания, рынки и базары находятся под бдительным надзором санитарных инспекторов. Похожий контроль был организован на скотобойнях, на мясокомбинатах, в молочных магазинах и пунктах приема молока. Все эти меры реализуются в Советском Союзе, поскольку все отрасли промышленности в СССР контролируются государством и централизованы [6] .

6

Ibid. Р. 241-242.

Этот отрывок требует более тщательного рассмотрения, чем это может показаться. С одной стороны, описанные здесь меры были настоящими политическими целями советского государства и советских медицинских учреждений, и они не просто существовали на бумаге. Конечно же, целью было установить диагноз и вылечить заболевших кишечной инфекцией как можно скорее. Действительно, в стране было огромное количество санитарных врачей и инспекторов, в чьи задачи входили контроль качества воды, безопасность продуктов питания и эффективность удаления отходов. Но, с другой стороны, большинства достижений, которые перечисляет Беликов, не

было. Советские врачи не были хорошими диагностами и часто путали дизентерию с обычным гастроэнтеритом [7] , при том что дизентерия – это чрезвычайно заразное заболевание, основная причина смертности и взрослых, и детей, но которое можно лечить и ограничивать его распространение при должном уровне выявления. Санитарные условия в советских городах были очень примитивные, а водоснабжение, которое, впрочем, редко находилось в катастрофическом состоянии, было небезопасным, в том числе и из-за того, что количества и объемов водоочистных сооружений было недостаточно, а также потому, что для них не всегда было в наличии необходимое количество химикатов. Молоко являлось чрезвычайно дефицитным продуктом. В 1947 году, когда страна переживала масштабный голод, основными причинами высокой детской смертности были дефицит молока и частые случаи его заражения. Одно утверждение в этом отрывке само по себе является свидетельством удручающего санитарного состояния городов: из-за того, что отсутствовала развитая городская канализационная сеть или эффективная система регулярного удаления отходов жизнедеятельности человека, два раза в год властями проводилась мобилизация всего населения для «расчистки территории», то есть для вывоза огромного количества накопившегося мусора и человеческих экскрементов за пределы города. И все же статья Беликова указывает на один интересный факт. Несмотря на реалии жизни в советских городах в конце 1940-х годов и даже, скорее, в начале 1950-х, в Советском Союзе добились значительного прогресса в снижении смертности и взрослых, и детей.

7

Жданова Л. Г. Эпидемиология дизентерии, обусловленной загрязнением питьевой воды из технического водопровода // Вопросы эпидемиологии, профилактики и клиники кишечных инфекций / под ред. В. А. Крестовниковой М., 1954. С. 31.

В настоящей книге рассматриваются как раз те вопросы, которые затрагивал Беликов. Автор исследует жизнь людей в советских городах в период позднего сталинизма, в частности, жизнь рабочего класса. Информация была получена из трех основных источников – медицинских отчетов по общественной санитарии и здравоохранению; демографических данных и данных по пищевому рациону и питанию. Тем не менее книга, по существу, не является исследовательской работой по демографии, эпидемиологии или общественной санитарии per se [лат, в чистом виде. – Примеч. пер.]. На некоторые из ключевых вопросов, которые в ней рассматриваются (например, как в СССР добились стабильного снижения детской смертности в ужасающих городских санитарных условиях) ответ дан лишь частично. На другие (например, каково было долгосрочное влияние подобных условий жизни на здоровье людей в последующие десятилетия) ответов нет вовсе. Для их детального изучения потребуется отдельное исследование с использованием иных инструментов анализа и, вероятно, других источников, не говоря уж о компетенциях, которыми автор этой книги не обладает. В этом смысле в книге даны ответы на некоторые из важных вопросов о рабочем классе в послевоенном СССР, а также поставлены другие вопросы, которые будут рассматриваться исследователями в дальнейшем. В то же время в книге содержится предупреждение для этих исследователей с методологической точки зрения, поскольку в ней показаны риски использования демографического анализа без понимания деталей и специфики условий, в которых были получены демографические результаты, особенно на местном уровне.

Одна из центральных идей настоящего исследования – это необходимость расширить наше понимание жизненных стандартов рабочих в том смысле, что в них входит вся совокупность условий жизни, а именно то, что я называю качеством жизни. Специалисты в области экономической истории Британии занимались этим вопросом примерно 20 лет назад в рамках долгих споров о том, снизился или повысился уровень жизни британских промышленных рабочих в первые десятилетия XIX века. Если посмотреть на изменения реальной заработной платы, особенно работников-мужчин, то видно, что, скорее всего, она увеличилась, и именно это наблюдение привело некоторых историков к заключению, что уровень жизни фактически повысился в то время. Я не компетентен судить, было ли это заключение правильным. Я бы хотел изложить следующую позицию: сами по себе показатели реальной заработной платы – покупательная способность еженедельной оплаты труда рабочих – рисуют абсолютно не достоверную картину того, какой на самом деле была жизнь рабочего класса. В тот же самый период, когда уровень заработной платы повышался, детская смертность, продолжительность жизни и средние показатели роста детей – ключевые индикаторы благополучия или благосостояния – снижались. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в провинциальных промышленных городах с населением более 100 тыс. человек (то есть за исключением Лондона, который развивался по собственной нетипичной демографической модели) значительно снизилась в период между 1820 и 1850 годами: с 35 лет в 1820-х до 29 лет в 1830-х годах и до 30 лет в 1840-х годах. Начиная с 1850-х годов происходил постепенный рост этого показателя, но лишь в 1870-х годах показатели в британских городах вновь достигли средних значений 1820-х годов, то есть продолжительность жизни перешла отметку в 35 лет и достигла 38 лет, а в 1890-х годах увеличилась до 42 лет. Продолжительность жизни в крупных промышленных центрах – Ливерпуле, Манчестере и Глазго – была еще ниже средних городских показателей: в 1841 году – 28 лет в Ливерпуле и 27 лет в Манчестере и Глазго [8] . Похожую ситуацию мы увидим, если рассмотрим и другие факторы, определяющие благосостояние: показатели роста для детей, потребление продуктов питания и детская смертность [9] . Все это, конечно, соответствует качественным описаниям деградации городской жизни во время промышленной революции такими обозревателями, как Фридрих Энгельс, или первопроходцами санитарной реформы в Британии, как Эдвин Чедвик и Уильям Фарра [10] .

8

Szreter S., Mooney G. Urbanization, Mortality, and the Standard of Living Debate: New Estimates of the Expectation of Life at Birth in Nineteenth-Century British Cities. Economic History Review. New series.Vol. 51. No. 1. 1998. February. Tables 5, 6. В течение всего этого периода показатели продолжительности жизни в крупных промышленных городах сильно отставали от средних показателей по всей Англии и Уэльсу, хотя после 1870 года разница уменьшилась. Для сравнения: продолжительность жизни в Англии и Уэльсе оставалась на неизменном уровне приблизительно 41 год в период с 1810-х до конца 1860-х годов, а потом неуклонно увеличивалась до 46 лет к концу XIX века. Это означает, что в 1830-х годах ожидаемая продолжительность жизни при рождении в крупных городах была на целых 12 лет ниже среднего национального показателя.

9

Huck P. Infant Mortality and Living Standards of English Workers During the Industrial Revolution // Journal of Economic History. 1995. Vol. 55. No. 3. September. P. 546-547; Szreter S., Mooney G. Urbanization, Mortality, and the Standard of Living Debate. Р. 108-110.

10

Подробнее см.: Szreter S. Economic Growth, Disruption, Deprivation, Disease, and Death: On the Importance of the Politics of Public Health for Development // Population and Development Review. Vol. 23. No. 4. 1997. December. Р. 693-728.

Послевоенный советский опыт показывает точно такое же расхождение между показателями реальной заработной платы и тем, что в действительности происходило с населением. После Второй мировой войны в Советском Союзе продукты питания и товары первой необходимости поставляли потребителю тремя способами. Хлеб и другие основные продукты питания, а также предметы первой необходимости (спички и керосин) продавались в государственных магазинах по так называемым карточным ценам. Товары, которые распределялись по карточкам, не были бесплатными. Карточное распределение лишь давало людям право на карточку, по которой они могли приобрести выделенную квоту продукции при условии, что у них были деньги. Цены были низкими, хотя продуктов и товаров зачастую не хватало. Также существовала вторая государственная сеть так называемых коммерческих магазинов, товары в которых не входили в систему карточного распределения. В них были лучше налажены поставки, но цены в них были намного выше. И, наконец, граждане, имеющие достаточно наличных денег, могли приобрести продукты питания и некоторые товары народного потребления у частных продавцов, в первую очередь на колхозных рынках, где крестьяне могли продавать продукты питания, которые они вырастили на собственных участках земли. Такие рынки существовали в каждом советском городе. 16 сентября 1946 года вследствие гибели урожая государство существенно повысило цены на товары, которые продавались по карточкам [11] . Стоимость ржаного хлеба – основного продукта советского рациона – повысилась более чем в три раза. Цены на крупы также выросли в три раза, цены на мясо и молоко выросли вдвое [12] . Если бы мы смотрели только на изменения зарплат и стоимости жизни вследствие повышения цен, мы могли бы сделать вывод, что реальная заработная плата в 1947 году (год, когда в стране, по сути, был катастрофический голод, унесший более миллиона жизней) фактически выросла на целых 36 % по сравнению с 1946-м независимо от повышения карточных цен. Так происходит из-за того, что при расчете стоимости жизни учитывается не только повышение карточных цен, но и изменение всех трех составляющих советских цен, действовавших в то время. До сентября 1946 года официальные карточные цены были относительно низкими, и именно их государство повысило до гигантского уровня. Официально государство компенсировало повышение карточных цен соразмерным снижением коммерческих цен, которые изначально были очень высокими. Более того, цены на частных колхозных рынках отражали изменения государственных коммерческих цен, и когда коммерческие цены снижались, то частные цены на продукты питания также шли вниз. Всего этого – понижения и коммерческих, и рыночных цен в колхозах, по крайней мере, на бумаге – было достаточно не только для компенсации повышения карточных цен, но и для снижения показателей общей стоимости жизни и, вместе с тем, повышения показателей реальной заработной платы.

11

Более детально я рассматриваю реакцию государства на неурожай в вводной части главы 4.

12

Zaleski E. Stalinist Planning for Economic Growth, 1933-1953. London: Macmillan, 1980. Р. 688-696.

Однако проблема в том, что эти бумажные расчеты имели мало общего с реальностью. Для подавляющей части рабочих повышение реальной заработной платы было не более чем иллюзией [13] . Я употребляю слово «иллюзия» по двум причинам: первая и самая очевидная -все это происходило в самом начале масштабного голода, который повлиял не только на уровень жизни в сельских районах (а для них расчет реальной заработной платы не применялся), но и на уровень жизни в городах. Десятки тысяч городских жителей преждевременно умерли именно из-за голода, а оставшаяся часть страдала от катастрофического сокращения питания [14] . А во-вторых, реальность советской жизни была такова, что цены и заработная плата, даже в условиях системы карточного распределения, не гарантировали людям обеспечение продуктами питания или другими товарами – одеждой или жильем. Основная проблема здесь заключалась в поставках продукции, а поставки продукции были откровенно недостаточными. Значительное большинство рабочих, в особенности низкооплачиваемые (их было не так много), теперь могли покупать меньше продуктов по карточной системе по новым высоким ценам, в то же время товары на частных рынках, хоть цены на них и были снижены, все равно оставались для них недоступны. Покупательная способность той части рабочих, которые получали более высокую зарплату, теоретически была затронута в меньшей степени; вероятно, она даже повысилась, но эти люди столкнулись со вторым препятствием: продукты питания, которые они вроде бы и могли себе позволить, невозможно было нигде найти [15] . Чтобы понять, лучше или хуже жили люди, необходимо изучить, какую пищу они фактически потребляли, сколько метров ткани они могли купить в год, сколько времени требовалось на приобретение обуви, сколько пар нижнего белья или носков у них было или сколько грамм мыла они покупали каждый месяц. Объем продаж непродовольственных товаров был ужасающе мал и не всегда по причине высокой стоимости (хотя в большинстве случаев именно поэтому), а из-за того, что в стране их просто не производили. Мыло отсутствовало в семьях, последствия чего для общественного здоровья и гигиены я рассматриваю в главе 3, не из-за того, что оно было дорогим, а из-за того, что мыла нигде не было в продаже, хотя в 1947 г. в стране боролись с массовой вспышкой тифа.

13

Filtzer D. The Standard of Living of Soviet Industrial Workers in the Immediate Postwar Period, 1945-1948. Europe – Asia Studies. Vol. 51. No. 6. 1999. Р. 1015-1016.

14

Этот вопрос будет детально рассмотрен в главе 4.

15

Таким образом, в 1947 году в Иванове и Куйбышеве произошел резкий скачок детской смертности по большей части из-за того, что там не было молока; см. главу 5, с. 350-354.

Вслед за историками, которые занимались вопросом западноевропейской индустриализации, в этой книге я расширяю границы их анализа и включаю в него другие аспекты потребления, прежде всего жилищные условия, доступ к канализационным системам и к безопасному водоснабжению. Также я рассматриваю такие вопросы, как уборка улиц от мусора и экскрементов, возможности населения мыться и соблюдать базовый уровень личной гигиены. Это – вопросы не просто личного комфорта, хоть они и играли очень важную роль в определении, был ли уровень жизни в городах удовлетворительным. Это – ключевые факторы, определяющие вероятность заболевания туберкулезом, дизентерией или пневмонией, продолжительность жизни людей и выживание детей в первый год жизни. Они также влияли на полноценность рациона. Люди, которые живут в убогих условиях, с недостаточным доступом к водоснабжению, когда осуществление базовых гигиенических и бытовых процедур требует значительных трудозатрат, в целом будут тратить больше энергии в течение дня, чем те, кто живет в современных домах с канализацией, водопроводом, туалетом и ванной. Если рацион питания содержит мало калорий, то расчет потребления энергии, необходимой для выполнения этих повседневных гигиенических процедур, определяет, страдают ли люди от недоедания, особенно в таком обществе, как послевоенный СССР, когда работа заключалась, как правило, в выполнении тяжелого физического труда в течение долгого времени.

Мой анализ этих вопросов показывает, что картина послевоенного СССР сильно отличалась от представлений большинства западных обозревателей и даже специалистов по советской истории. Практически ни в одном советском городе не было современной санитарной инфраструктуры. Даже в самых продвинутых городах были только небольшие канализационные системы, совершенно не отвечающие нормам. У большинства людей не было туалетов в домах, и они довольствовались уличными туалетами и примитивными выгребными ямами. Если в городах было центральное водоснабжение, то доступ к воде обеспечивался только посредством уличных колонок; мало у кого был водопровод в доме, а если и был, то в водоснабжении случались частые перебои. Почти у всех отсутствовали ванны дома. Чтобы соблюдать гигиену, людям приходилось ходить в бани, но их недостаточная пропускная способность после войны позволяла большинству людей мыться только раз или два в месяц. Также мы увидим, что в период позднего сталинизма обнаруживается парадокс. Режим предпринимал нерешительные шаги для модернизации городской инфраструктуры. Условия жизни в городах, особенно в областных промышленных, оставались неудовлетворительными, если не откровенно опасными, до смерти Иосифа Сталина в 1953 году и еще несколько лет после. Но все же именно в этот период показатели детской и взрослой смертности начали снижаться.

Возможно, в этом отношении СССР был уникальной страной среди промышленно развивающихся обществ. В Западной Европе и США так называемая санитарная реформа, которая заключалась в прокладке канализации, постройке очистных сооружений, организации централизованного водоснабжения безопасной для питья водой, а также решении проблемы перенаселенности, была непременным условием для того, чтобы в конце XIX – начале XX века показатели детской и взрослой смертности снизились, чему способствовали также и другие факторы. Не последнюю роль сыграли переход на более качественное питание и падение рождаемости. Но без санитарной реформы существенные улучшения в сфере общественного здравоохранения были бы невозможны. К примеру, по оценке экономиста Вернера Трёскена, 20 % совокупного снижения смертности в США в период между 1900 и 1940 годами были достигнуты только благодаря строительству коммунальных систем водоснабжения и канализации [16] . Советский Союз не пошел по этому пути. После Второй мировой войны смертность снизилась, хотя и не было отмечено существенных улучшений в городской санитарии, водоснабжении, не были решены вопросы перенаселенности и обеспечения населения средствами личной гигиены. Этот кажущийся парадокс можно сформулировать в плане отставания во времени. Санитарная инфраструктура в Советском Союзе была похожа на инфраструктуру стран Западной Европы примерно сорока – восемьюдесятью годами ранее. Перед Второй мировой войной данные по детской смертности в Союзе показывали такое же временное отставание по сравнению с данными в Западной Европе. После войны временное отставание в создании санитарной инфраструктуры немного сократилось, но с точки зрения показателей детской смертности Советскому Союзу удалось существенно сократить этот разрыв. В некоторой степени это произошло за счет способности Советского Союза перенимать опыт в медицине и общественном здравоохранении у стран Западной Европы, но, как мы увидим, в этом случае возникает следующая политическая проблема: руководство страны вместо того, чтобы инвестировать средства в строительство приличного жилья, развитие санитарных условий и водоснабжения, пыталось решить эти вопросы посредством мероприятий в области общественного здравоохранения.

16

Troesken W. Water, Race, and Disease. Cambridge, MA: MIT Press, 2004. Р. 5960, 63. Я привожу более полное обсуждение опыта Британии и Западной Европы в главах 1 и 2.

Санитарная реформа в Западной Европе проводилась в определенном политическом контексте. Как мы могли убедиться, быстрый рост городов с развитием промышленного капитализма привел к заметному повышению смертности, которое обозреватели связывали с совершенно очевидной деградацией городской среды – появлением трущоб, огромных скоплений человеческих и животных отходов, загрязнением воды. Все это произошло до того, как стала известна и нашла всеобщее признание микробная теория инфекционных заболеваний [17] . По большей части прогресс в этой области был достигнут благодаря неустанным усилиям и агитации множества реформаторов. Но все же помимо стремления к социальным реформам и улучшению общего благосостояния были и другие идеологические истоки движения за чистоту в городах. Наиболее важным из них была боязнь буржуазии растущего городского рабочего класса, в котором она видела прямую угрозу установлению политического и общественного порядка. Средний класс видел прямую связь между грязью, беспорядком и политической непокорностью. Ричард Эванс в 1892 году в ставшей классической работе о политике в период эпидемии холеры в немецком городе Гамбурге посвятил много страниц подробному обсуждению работы Уильяма Лендли, английского инженера, который сделал карьеру в Гамбурге, продвигая идею строительства общественных бань и прачечных. Представляя свой план старейшинам Гамбурга, он использовал следующий аргумент:

17

Гипотеза о микробной природе инфекционных заболеваний существовала еще в древности, и именно всеобщее признание теории заражения позволило средневековым врачам в Европе и на Ближнем Востоке выступать в поддержку карантина как способа борьбы с чумой. Сама теория стала доказуема только с развитием микробиологии. И даже при всем этом только в 1870-х годах Роберт Кох смог научно подтвердить верность теории. И даже тогда потребовалось еще время для того, чтобы работа Коха получила всеобщее признание. В Европе в середине XIX века господствующей теорией являлось то, что заболевания распространяются не посредством заражения, а при помощи «миазмов» или зараженного воздуха. И именно это заблуждение по счастливой случайности привело к тому, что большинство реформаторов санитарной сферы в XIX веке выступали за улучшение городской санитарии, развитие канализации и обеспечение чистой водой.