Опасности путешествий во времени
Шрифт:
Я понятия не имела, сколько мне лет – семнадцать или семь.
Не представляла, где нахожусь и какой сейчас год.
Фургон миновал огни большого города и устремился в темноту окраин. В небе горели звезды – огромные, яркие, – никогда не видела таких в прежней, утраченной жизни.
Воздух в Зоне 9 был чище и буквально обдирал горло. Ночное небо не затягивал грязный смог.
Узников фургона крепко привязали к носилкам, не получалось повернуться, чтобы рассмотреть соседей. К тому же все как один усталые, изнуренные долгой дорогой.
Полагаю,
Объект по соседству панически задыхался. Наверное, из-за лекарств. Однако я не могла повернуть головы – ее надежно зафиксировали ремнями. Я лежала смирно и ровно дышала, как учил папа перед лицом опасности. Помню, как подумала: теперь его точно испарят. А еще стыдливое облегчение от мысли: испарят его, а не меня.
На следующей остановке настал мой черед.
Меня отвязали, рывком привели в горизонтальное положение.
– Мисс, шевелите ногами, вы же не инвалид. Мозг посылает сигнал – левая нога, правая нога. Поднимите голову.
Я сумела пройти несколько ярдов и рухнула как подкошенная.
Наутро проснулась на жесткой койке, укрытая тонюсеньким одеялом. Повязка с головы исчезла, ремни, стягивавшие запястья и лодыжки, пропали. Мысли прояснились.
Мне рассказали: я студентка первого курса государственного университета Вайнскотии, расположенного в Вайнскотия-Фолз, штат Висконсин. Приехала поздно вечером и свалилась с лихорадкой, поэтому вместо общежития очутилась в лазарете. За ночь болезнь благополучно миновала, и скоро меня выпишут.
– Мисс Энрайт, вещи мы доставили в общежитие.
– Спасибо.
– Вас поселили в Экради-Коттедж, Саут-Юниверсити-авеню.
– Благодарю.
Экради-Коттедж. Саут-Юниверсити-авеню. Предстояло отыскать пункт назначения, чем я и занялась.
Меня обуревали надежды! Предвкушение накатывало волнами, разбавляя парализующие приливы страха.
Самое главное – мои родители живы, и спустя четыре года мы непременно воссоединимся. Семья даже не «испарилась» из памяти.
Да к тому же Мэри-Эллен Энрайт отличалась завидным здоровьем и ухитрилась не погибнуть при телетранспортации.
Если ей и повредили мозг, то несущественно.
А несущественные травмы быстро заживают.
Однако стоило мне подняться, как ноги подкосились, и я чудом не упала, – к счастью, крепкая девушка в белоснежной форме медсестры успела поймать меня за талию.
– Держись, Мэри-Эллен! Дальше сама, сама.
Она засмеялась. На долю секунды наши взгляды встретились.
У медсестры были светлые, почти белые волосы, забранные в пучок.
Слева на груди висел бейджик «Ирма Кразински».
Медсестра знает, кто я, но она мне не враг.
Позже у меня промелькнуло: вероятно, мы обе очутились здесь не по своей воле и сумеем найти общий язык.
В вестибюле общежития М.-Э. Энрайт дожидалась здоровенная картонная коробка.
– Мэри-Эллен, верно? Это для тебя, только принесли.
Коробка размером три на четыре фута была набита до отказа и буквально трещала по швам.
Картон сильно помялся, словно багаж везли издалека под проливным дождем. Скотч перетягивал бока замысловатым узором, переплетаясь крест-накрест, точно паутина. Разрезать ее долго не удавалось даже ножницами, любезно одолженными комендантшей.
– Бог ты мой! Кто-то очень постарался, чтобы ты получила все в целости и сохранности.
Внутри оказалась одежда: несколько юбок, блузки, свитера, брюки, темно-синий шерстяной джемпер, куртка на овчине, фланелевая пижама, белое хлопковое белье, носки, пара кроссовок и коричневые туфли, которые комендантша окрестила «мокасинами». Еще там лежали невиданные мною прежде бермуды, блейзер и длинные, прозрачные чулки. Явно поношенные, мятые вещи ощутимо пахли затхлостью.
Ошеломленная, растерянная, я разглядывала содержимое коробки, гадая, у какого безымянного трупа мои каратели позаимствовали гардеробчик.
– Помочь тебе отнести все наверх? Коробку лучше пока оставить здесь, а вещи донести в руках…
– Нет, спасибо. Я справлюсь.
Комендантша, мисс Стедман, была на редкость любезна, однако я настойчиво избегала смотреть на нее. Мне не хотелось разговаривать с ней дольше положенного, как и проводить с ней даже минуту в отведенной мне комнате. Не хотелось, чтобы она видела это барахло вблизи или заподозрила, что я понятия не имею о предназначении некоторых вещей. Не хотелось, чтобы она и дальше вдыхала отвратительный, застарелый запах, исходивший от коробки.
А еще мне не хотелось становиться объектом сочувствия. Бедняжка! Она и впрямь еле сводит концы с концами.
Кроме того, манера речи мисс Стедман непривычно резала слух. Говорила она определенно по-английски, но очень медленно, а гласные произносила исключительно в нос.
На дне коробки оказался конверт с отпечатанным «М.-Э. Энрайт». Я решила вскрыть его позже, оставшись одна в комнате.
Нагруженная вещами, я поднялась в комнату 3С. Где-то на полпути перехватило дыхание – сказывалась долгая дорога. Мисс Стедман с тревогой наблюдала за мной, но не предпринимала попыток помочь.
Внутри конверта обнаружилось пять новеньких, хрустящих двадцатидолларовых купюр и плотный лист бумаги, озаглавленный «ИНСТРУКЦИИ».
Больше ничего. Помню легкое, мимолетное разочарование: я мечтала – точнее, надеялась, – что С. Плац прониклась ко мне искренней симпатией.
Приезд первокурсников ожидался только на следующий день – момент для Изгнания лучше не придумаешь. Подозреваю, С. Плац приложила руку к составлению графика.
Комната 3С располагалась под самой крышей. Просторное помещение с двумя слуховыми окошками и скошенным потолком. Голые половицы, голые стены, испещренные дырками под картины и крючки.