Шрифт:
Часть первая. Север
Джек Лондон
«Сын волка»
Мужчина редко умеет ценить близких ему женщин – до тех пор, по крайней мере, пока не потеряет их. До его сознания совершенно не доходит излучаемое женщиной тепло, пока он сам купается в нем; но стоит ей уйти – раскрывается и растет в его жизни пустота, и им овладевает странный голод по чему-то неопределенному, чего он не умеет назвать словами. Если друзья, окружающие его, так же неопытны, как и он сам, они будут сомнительно качать головами и предложат ему серьезно лечиться. Но голод будет все расти,
Когда нечто подобное происходит на Юконе летом, мужчина достает себе лодку, если это случается зимой, он запрягает собак в сани и едет на Юг. А через несколько месяцев, если он одержим Севером, он возвращается назад с женой, которая отныне будет делить с ним его любовь к этому холодному краю и его тяготы. Все это, конечно, говорит, прежде всего, о врожденном мужском эгоизме. И одновременно может служить введением в описание приключений Бирюка Маккензи, случившихся с ним очень давно, раньше, чем Клондайк запрудили чечако, еще тогда, когда этот край был известен только своими рыбосушильнями, а отнюдь не золотой лихорадкой.
На Маккензи отразилась жизнь пионера, первооткрывателя земель. На лице его отпечаталось двадцать пять лет непрестанной борьбы с природой, из которых последние два года, самые жестокие, он провел в поисках золота за пределами Полярного круга. Когда описанная выше болезнь захватила его, он нисколько не удивился, так как был человек практичный и много раз видел людей в таком же положении. Но он подавил все признаки этой болезни и стал работать еще упорнее. Все лето он воевал с комарами и мок на берегу реки Стюарт, сплавляя лес вниз по Юкону до Сороковой Мили, и в конце концов построил себе отличную хижину, какая только может быть построена в этой стране. Она выглядела настолько привлекательно и уютно, что несколько человек навязывались к нему в компаньоны, предлагая поселиться вместе. Но он наотрез отказывался, притом довольно грубо, что вполне соответствовало его сильному и решительному характеру, а сам закупил в ближайшей фактории двойной запас провианта.
Маккензи был человек практичный, как это указано выше. Если он чего-нибудь хотел, он обыкновенно добивался своего, но при этом отступал от ранее намеченного пути лишь настолько, насколько это было необходимо. Кровному сыну тяжелой нужды и тяжелого труда совсем не по душе было преодолевать шестьсот миль по льду, две тысячи миль через океан, да еще около тысячи миль до родных мест, только чтобы найти себе жену. Жизнь слишком коротка для таких прогулок. Он запряг собак, погрузил в сани довольно необычную поклажу и пустился прямиком между двумя водоразделами, восточные холмы которых подступали к реке Танане.
Он был смелым путешественником, а его собаки-волкодавы выносили на скудной пище более тяжелую работу и более длинные перегоны, чем всякая другая упряжка в Юконе. Через три недели он добрался до племени стиксов с верховий Тананы. Те очень удивились его дерзости. О племени шла дурная слава; говорили, что они убивают белых людей из-за такой безделицы, как хороший топор или старое ружье. А Маккензи пришел к ним безоружный, и во всем его поведении была очаровательная смесь заискивающей скромности, фамильярности, холодной выдержки и наглости. Нужно хорошо набить руку и глубоко изучить душу дикаря, чтобы с успехом пускать в ход столь разнообразное оружие; но он был мастер своего дела и знал, когда уступить, а когда –
Прежде всего, он отправился на поклон к вождю племени, Тлинг-Тиннеху, и подарил ему пару фунтов черного чая и табака, чем и завоевал его несомненную благосклонность. После этого он свел знакомство с мужчинами и девушками и объявил, что вечером дает потлач, то есть станет дарить подарки. Утоптали овальную площадку в сто шагов длиной и двадцать пять шириной. В середине разложили большой костер, а по обеим его сторонам набросали кучи сосновых веток. Было устроено нечто вроде трибуны, и человек сто пели песнь племени в честь прибывшего гостя.
Последние два года научили Маккензи сотне слов на их наречии, и он в совершенстве перенял их глубокие гортанные гласные, их языковые конструкции, близкие японским, все их величания, приставки и прочие особенности языка. Он произнес речь в их вкусе, удовлетворяя их врожденную склонность к поэзии потоками туманного красноречия и образными оборотами. Ему отвечали в том же духе Тлинг-Тиннех и главный шаман. Потом он раздарил всякие мелочи мужчинам, принял участие в их пении и показал себя настоящим чемпионом в их любимой азартной игре в «пятьдесят две палки».
А они курили его табак и были довольны. Но молодые держали себя вызывающе – петушились, поддерживаемые явными намеками беззубых матрон и хихиканьем девушек. Им пришлось столкнуться на своем веку всего с несколькими белыми – Сыновьями Волка, но эти немногие научили их кое-каким вещам.
Маккензи, конечно, отметил этот факт, несмотря на свою кажущуюся беспечность. Если сказать правду, то, лежа поздно ночью в своем спальном мешке, он снова и снова обдумывал все это – обдумывал серьезно – и выкурил не одну трубку, пока не составил план кампании. Из девушек ему понравилась только одна – Заринка, дочь самого вождя. Фигурой, чертами лица, ростом и осанкой она более других отвечала идеалу красоты белого человека и резко выделялась среди своих соплеменниц. Он возьмет ее, сделает своей женой и назовет ее – ах, он непременно назовет ее Гертрудой. Решив это окончательно, он повернулся на другой бок и сейчас же заснул, как настоящий сын своей всепобеждающей расы.
Это было сложное дело и тонкая игра, но Маккензи вел ее чрезвычайно хитро, с неожиданностью, которая озадачивала стиксов. Он позаботился прежде всего внушить всем мужчинам племени, что он очень меткий стрелок и бесстрашный охотник, и вся деревня гремела от рукоплесканий, когда он подстрелил оленя на расстоянии шестисот ярдов. Однажды, поздно вечером, он отправился в вигвам вождя Тлинг-Тиннеха, сделанный из шкур карибу, очень много и громко говорил и раздавал табак направо и налево. Он, конечно, не преминул оказывать всяческое внимание шаману, ибо достаточно оценил его влияние и очень хотел сделать его своим союзником. Но это высокопоставленное лицо оказалось весьма надменным, решительно отказалось умилостивиться какими-либо жертвоприношениями, и с ним, видимо, приходилось считаться как с несомненным врагом в будущем.
Хотя случая подойти ближе к Заринке и не представилось, Маккензи бросил ей несколько взглядов, красноречиво и нежно предупреждавших ее о его намерениях. И она, конечно, прекрасно поняла их, и не без кокетства окружила себя толпою женщин, так что мужчины не могли приблизиться к ней: это было уже началом победы. Впрочем, он не торопился; помимо всего, он прекрасно знал, что ей все равно ничего не остается, как думать о нем, а несколько дней подобных размышлений могли только помочь ухаживанию.