Опасные небеса
Шрифт:
– Мешки все взяли? – крикнул я вслед веселой гурьбе, которую представляла собой сейчас спускающаяся по трапу команда моего корабля.
Однажды, в поисках сокровищ Древних, он мне очень помог, мешок, наполненный другими мешками, и даже спас жизнь. Так что слова мои были не совсем шуткой или иронией. Затем посмотрел на стол, и мне почему-то вдруг захотелось немного выпить за то, чтобы удача горячо поцеловала всех их в поисках сокровищ. Взял бокал в руку и уже потянулся за бутылкой, когда вдруг услышал от Николь:
– Не надо, Люк. По-моему, тебе уже достаточно.
И я послушно
– Капитан, может быть, отдохнете? Ночка задалась еще та.
Вопрос задал навигатор Брендос. Он и Аделард не соблазнились поиском чудесных вещей и действительно остались на борту. Я взглянул на него. Брендосу досталось не меньше, возможно, даже больше, ведь когда все началось, он уже успел отстоять свою вахту.
– Идите, отдохните, Рианель, мне сейчас не уснуть. Кстати, Аделард, если есть желание, поспите тоже.
Навигатор не стал возражать и, кивнув, направился в свою каюту. Вслед за ним скрылся в дверях, ведущих в матросский кубрик, и Аделард.
После того как я выключил фонарь, мы остались в полной темноте. Со стороны того места, что в незапамятные времена было причалом, раздавались азартные голоса и виднелся свет от такого же фонаря, что был и у меня в руках.
«Лард свой отдал на время поисков. Да и чего его жалеть, он вечный», – подумал я, прижимая к себе девушку и ища ее губы своими.
Поцеловав раз, другой, я поинтересовался:
– Николь, а ты почему не пошла вместе с другими?
Любая оставшаяся после Древних вещь, даже самая что ни на есть безделушка, имеет немалую ценность – либо из-за своей тонкой работы, либо потому, что обладает какой-нибудь чудесной особенностью.
– Ты же знаешь, Люк, как мне тяжело в таких местах, – Николь вздрогнула.
«Отлично знаю, милая. Хорошо помню, как ты вела себя в подземельях Гаруда».
Чтобы дать понять, как хорошо понимаю, я поцеловал ее еще дважды. Затем, найдя ситуацию вполне подходящей, в очередной раз попытался выведать у нее то, от чего она обычно ловко уклонялась.
– Николь, может быть, расскажешь хотя бы часть из того, что мне хотелось бы знать.
А знать мне хотелось многое. И прежде всего – куда она так внезапно и надолго исчезала, что я уже было решил, будто потерял ее навеки. Мне ведь о ней почти ничего не известно: кто она, откуда. Конечно, от этого Николь нисколько не менее мне дорога, и все-таки хотелось бы знать хоть что-то. Обычно она отшучивалась, утверждая, что всему свое время. Так может быть, оно уже наступило? Сейчас, когда мы чувствуем себя единым целым? Увы.
– Еще не время, капитан Сорингер, – услышал я от нее в очередной раз. – Все, что я могу тебе сказать, – в моей жизни нет другого мужчины, не было его раньше, и очень надеюсь, что и в будущем он не появится.
Только почему-то вздох у нее был тяжелым, как будто все перечисленное для нее непосильная ноша. Такая она и есть, моя Николь.
– Ты лучше поцелуй меня еще разок.
«Да хоть тысячу, милая».
Когда я в очередной раз от нее оторвался, почувствовав, как дрожат у нее губы, Николь неожиданно рассмеялась.
– А если тебе хочется что-нибудь узнать о Древних, почитай свою замечательную
С берега раздался ликующий вопль Мирры, и в темноте заметался луч второго фонаря, а вслед за ним и еще одного.
«Они там что, целый склад фонарей обнаружили?» – удивился я, глядя на приплясывающую от радости девушку.
Глава 8
Такой тесный мир
Мои ребята вернулись на корабль все как один с довольными лицами. Они весело переговаривались между собой: мол, не было бы счастья, да несчастье помогло – не появись альвендиец и не устрой он за нами такую упорную погоню, мы бы никогда не оказались здесь и ничего бы не нашли. Каждый из них по очереди подходил к столу и выкладывал на него то, что ему удалось обнаружить в руинах. Что ж, сейчас начнется дележка, и мне, как капитану, положено четверть из всех этих найденных вещей. Причем выбирать я должен первым.
Я внимательно осмотрел все диковины Древних. Фонарей больше не оказалось, но и те два, что удалось найти, были большой удачей. Особняком лежал предмет, на который Родриг Брис поглядывал с явным вожделением.
«Не волнуйся, Род, он будет принадлежать тебе по праву. Думаю, даже мысли ни у кого не возникнет потребовать себе то, что очень тебе нужно и чем ты будешь пользоваться ежедневно».
С подобной вещью сталкиваться мне уже приходилось: на «Орегано» у корабельного боцмана была именно такая. Это инструмент, вернее, целое собрание инструментов, причем настолько разнообразных, что поневоле диву даешься, как Древние умудрились собрать их все в такой с виду неказистой железяке.
Если раскладывать ее особенным образом, то по очереди обнаруживаются пила, долото, тесло, сверло, нечто вроде топора, ножницы по металлу, угольник, лекало, рубанок, к слову изменяемый от плоского до нескольких профильных, наконец, рашпиль – и это еще далеко не все. И все это богатство не имело ни малейших следов ржавчины, не требовало правки или заточки, как не будет требовать их после многих лет использования. И что самое удивительное, весь этот набор инструментов поместился в предмете, ненамного превышающем размеры топорища для не самого большого топора.
– Держи Родриг, твое по праву, – придвинул я к нему это чудо.
– Спасибо, капитан! – произнес он с таким воодушевлением, что я даже подумал: «Ты еще слезу пусти от счастья. Пусть и чудесный, но все же инструмент, им работать надо. В самом деле, не ларец же, доверху заполненный златом и самоцветами, которые смогли бы обеспечить тебе безбедное существование до конца жизни».
Так, а вот это что? Да неужели? Блестящая, даже не покрывшаяся за прошедшие тысячелетия патиной штуковина, больше всего схожая с кофемолкой. Такая же небольшая ручка сбоку, те же формы, что и у нее, разве что один из торцов заканчивается раструбом. Удивительно, но если направить раструб в нужную сторону, а затем крутить ручку, то можно каким-то волшебным образом поместить в нее звуки. От лая собак или скрипа тележных колес, до пения под аккомпанемент цитры, скрипки, да что угодно. Стоит она очень дорого, находятся любители выложить за нее весьма крупные суммы.