Опасные пути
Шрифт:
Зная это, Морель не колеблясь перелез через стену и очутился в саду. Но напрасно стучал он в запертые ставни и в двери; в доме по-прежнему царила тишина. Тогда он стал бросать песком в одно из окон. Вскоре он заметил, что оно отворяется, и в неясном свете просыпающегося утра, уже освещавшего крыши, увидел голову женщины.
— Кто там? — спросил чей-то голос.
— Вы — камеристка маркизы? — спросил Морель, изменив голос.
— Да. Что Вам нужно?
— Я — из Пикпюса; меня прислал господин маркиз. Мне крайне необходимо видеть барыню. Вы
— Боже милостивый! Но ведь маркиз не умирает?
— Гм… моя весть не многим лучше. — Морель сказал правду. — Поторопитесь же! Мне необходимо говорить с маркизой!
Прошло несколько времени; наконец Морель услышал звук отодвигаемых задвижек, главная дверь отворилась, и на пороге террасы появилась Франсуаза Руссель. Узнав Мореля, которого она хорошо запомнила со времени встречи с Сэн-Круа, она вскрикнула и отступила.
— Ну, что там! — быстро сказал Морель, — не кричите же! Я — садовник в Пикпюсе и человек порядочный. Доложите же маркизе; я подожду здесь, чтобы слуги не подумали, что я пришел стащить что-нибудь. Когда являешься в дом в такой час, не мудрено заслужить подобное подозрение.
Франсуаза побежала наверх, и через несколько минут явилась маркиза. Она была в ночном туалете, с распущенными волосами. На ее плечах был накинут красный бархатный плащ, богато отороченный мехом.
— Морель? — вполголоса спросила она.
— Я, маркиза.
— Ты — вестник несчастья, я чувствую это. Твое приближение приносит зло. Ты не от маркиза?
— Нет, я от Сэн-Круа. Вероятно он шлет Вам свой привет; я говорю: вероятно, потому что некому было принять его последние распоряжения.
— “Последние распоряжения”? — повторила маркиза, проведя рукой по лицу, — “некому принять”? Что ты говоришь? Неужели Годэн… Нет, не может быть, чтобы Годэн… убежал?
— Нет, он не убежал; скорее он очень просто лежит на месте, потому что несколько часов тому назад он умер.
Из уст маркизы вырвалось что-то похожее на шипение змеи, потревоженной в своем логовище. Она подалась вперед и с такой силой схватила Мореля за грудь, что он вскрикнул от боли и отшатнулся.
— Что? Умер?! Годэн? — она пошатнулась и прижала крепко стиснутые руки к сердцу.
— Маркиза, — поспешно сказал Морель, — Вы должны узнать все: поручик умер от взрыва, произведенного неудачным опытом. При нем никого не было… Убежище открыто; все тайны в руках сыщиков Рейни, которые уже роются в ящиках и сундуках Сэн-Круа. С ними был Ренэ Дамарр. Невидимые союзники доктора Экзили плохо сдержали свое слово. Спасайтесь!
Лицо Марии де Бренвилье походило на маску. Не меняя положения, она спросила:
— Правда ли то, что ты говоришь?
— Я не прибавил и не убавил ни слова. Не прошло еще и двух часов с той минуты, как Лашоссе был схвачен и отведен в Консьержери. Комиссар Пикар будет осматривать подземелье.
Мария зашаталась, как пьяная.
— Что же Вы решили? — спросил Морель.
— Кто это кричит, — закричала маркиза, озираясь, — кто? — Она осмотрелась безумными, выкатывающимися глазами. — Да. Вот что! Это — ты, Морель! Да, это — ты. Что ты спрашивал?
— Я спрашиваю: на что Вы решились?
— Я поеду к Пикару… золото всесильно. Ах, Годэн! Годэн! — дико вскрикнула она, — для того ли мы всем рисковали, терпели, ждали, боролись!
Потом, словно за ней гнались духи, она бросилась бежать вверх по лестнице, в свою комнату, оставив Мореля в совершенном смущении. Он не нашел ничего лучшего, как тоже уйти.
Придя к себе, Мария опомнилась. Она поспешно оделась и накинула на голову капюшон, затем открыла ящик своего стола и вынула из него сверток золота; потом позвала Франсуазу.
— Маркиз очень болен, — сказала она, — я тороплюсь к доктору Башо. Если он согласится, мы вместе поедем в Пикпюс к больному. Очень возможно, что я не вернусь.
— Тысяча чертей! Что там случилось в такую рань? Бум, бум! Вишь, как стучит! Иду, иду! Дзинь! Еще звонят! Вот торопится-то!
Во время этого монолога Пьер Фратэ, писец полицейского комиссара Пикара, встал с постели, одел халат, натянул на свои худые ноги пару длинных суконных штиблет и вылез из своей крошечной комнатки в сени.
Он был сильно не в духе, потому что ему было холодно; но ему было строго приказано немедленно открывать на звон и стук, так как уже много раз случалось, что Пикар не оказывался на месте преступления в весьма важных случаях убийства, насилия, заключения в тюрьму и т. д., и все потому, что его сонливый писец не впускал тех, которые являлись с известиями. Итак, Фратэ, хотя и медленно, но все же направился к входным дверям, отворил слуховое окно и выглянул.
— Что за черт! Это — женщина! — проворчал он.
— Отворите! — сказал голос снаружи, — мне надо переговорить с господином Пикар.
— Он спит! — грубо отрезал Фратэ.
— Мне необходимо видеть его, и сию минуту!
— У Вас кого-нибудь убили?
Женщина громко вскрикнула и повторила:
— Разбудите комиссара!
— Нельзя!
В окно просунулась рука, и в ту же минуту послышался звон золотой монеты, упавшей к ногам писца.
— Эге, дело-то, должно быть, важное, — хихикнул Фратэ, нагибаясь поднять деньги. — Входите, мадам! — крикнул он, отворяя двери, — входите! Можете быть уверены, что я употреблю все силы, чтобы разбудить комиссара.
Впустив посетительницу в канцелярию, он отпер одну из ставень, подвинул даме стул и вышел.
— Сударыня, — сказал он, вернувшись через несколько минут, — полагая, что дело важное, господин Пикар просит Вас пройти в его комнату.
Он ввел посетительницу в кабинет комиссара, где на столе, на спиртовой лампе, кипело утреннее питье, что-то вроде ячменного кофе. Пикар встал раньше своего писца; он не заставил маркизы ждать и тотчас вышел, хотя и в халате.
— Маркиза де Бренвилье! — в изумлении воскликнул он.