Опасные пути
Шрифт:
— Что за глупости, Антуан! — несколько мягче возразил король.
— Нет, государь, я именно так узнал обо всем.
— И кто же чародей?
— Итальянец Экзили, государь.
Король вздрогнул.
— Опять этот ужасный человек! Куда ни обернусь, я везде наталкиваюсь на него! Он — глава шайки отравителей! Он отравил своими лекарствами мою мать! Это у него была та зловредная книга!
— Да, государь, это — правда, — ответил Лозен, слушавший с напряженным вниманием, — я слыхал об этой книге, источнике всех зол и бедствий. Этот человек по-видимому был увлечен на свой преступный путь именно этой книгой. Но
— Ты прав, — сказал король, — если бы книга была уничтожена, доктор-отравитель не мог бы совершить свои ужасные злодейства.
— И если откроется, кому принадлежала книга, — продолжал Лозен, — Бог знает, государь, кто еще окажется принадлежащим к ужасному союзу. Маркиза Бренвилье имела много знакомых в обществе…
— Ты знаешь больше, чем хочешь сказать мне! — воскликнул король, — ты все намекаешь на сношения между отравителями и нашим обществом! Я об этом ничего не хочу знать, я и так уже сделал ужасные открытия.
— Государь, — твердо сказал де Лозен, — если откроется, кто был настолько легкомыслен, настолько лишен всякой совести, что допустил существование этой книги, то, когда это станет известно возмущенному народу, Вы не должны будете щадить кого бы то ни было! Ибо правитель, который, вступая на престол, клялся даже дуэли преследовать и наказывать рукой палача, не может оставлять безнаказанным истребление целых родов преступными средствами, хотя бы поставщиками этих средств оказались его лучшие друзья! Будь я в числе этих людей, я никогда не осмелился бы вымаливать у Вас, Ваше величество, милости и покорно понес бы наказание, которое Вы, как государь, должны были бы наложить на меня, чтобы доказать свое беспристрастие.
— Ты положительно бесишь меня, Лозен! — сказал Людовик, расшвыривая по столу бумаги, — с меня уже довольно ужасных известий! Мой суд будет строг, ведь я дал слово! Но… это удивительно… ты сам, кажется, находишься в сношениях с отравителем? Может быть, ты уже давно знаешь его? Где ты видел его?
— Я велел провести себя в его тюрьму, так как хотел оказать услугу Вам.
— Через итальянца?!
— Да, государь. Мне известно, что здоровью и даже жизни маркизы де Монтеспан грозит опасность. Мне известно, какой это был бы удар для Вас, Ваше величество.
— Да! — вне себя воскликнул король, — я сейчас получил известие об ухудшении… А я должен оставаться здесь и принимать послов, в то время как Атенаиса страдает!
— Если больную будет лечить Экзили, опасность будет устранена.
— Что? Допустим отравителя к Атенаисе! Разве он уже не отравил моей матери?
— Нет, государь. Королева-мать скончалась из-за недоброжелательства и зависти других врачей к Экзили: они не употребили его средств.
— Ужасно! Ужасно! — прошептал король. — Один раз я уже даровал итальянцу свободу… Теперь ты заступаешься за него, ты, так немилосердно восстающий против отравителей!
— Потому что считаю итальянца менее виновным. Поручик Сэн-Круа вырвал у него его тайну. Если врач употребляет мышьяк или другой яд для пользы больного, можно ли осуждать его за то, что его ученик или помощник употребит этот яд на то, чтобы отравить человека? Экзили — искуснейший врач; на нем еще нет никакой доказанной вины, и я сам, в случае болезни, обращусь к его искусству.
В эту минуту на двор примчался новый курьер. Король поспешил к двери, отворил ее и ждал, пока не появился паж.
— Ну, — нетерпеливо воскликнул Людовик, — известия? Известия?
— Дурные, государь! Доктор Фагон сам явится сию минуту; он ожидает всякого ухудшения.
Король стиснул руки и, обращаясь к Лозену, воскликнул:
— Антуан, я в отчаянии!
В эту минуту в комнату вошел герцог де Креки.
— Ваше величество, — сказал он с глубоким поклоном, — английское посольство уже прибыло; аудиенция назначена через час.
— Государь, — шептал в это время паж, — госпожа Скаррон просит Ваших приказаний.
— Хорошо, Креки, — сказал Людовик, — через час я буду в приемном зале.
Креки отошел.
— Что делать? — прошептал Людовик и вопросительно взглянул на Лозена.
— Государь, позовите итальянца! Я уверен, что он спасет маркизу!
— Я слишком рискую: я освобождаю самого опасного преступника.
— Нет, государь, уверяю Вас!
— Ты берешь всю ответственность на себя?
— Этого я не могу, государь! Экзили во всяком случае — только человек.
— Но если он в это время воспользуется случаем, чтобы скрыться?
— Надежные люди из тех, что подведомственны ла Рейни, могут сторожить его. Я сам буду поблизости.
— И если он вылечит маркизу?
— Тогда, государь, отпустите его на свободу! Ведь самая ужасная преступница — маркиза Бренвилье, и она должна быть казнена… Да, да, она и все те, кто допустил распространение ужасных познаний.
— Вижу, что ты не замешан в это дело. Я освобожу итальянца, если он спасет маркизе жизнь, — сказал Людовик и, обернувшись к пажу, произнес: — Скачи назад и скажи, что я пришлю верное средство… и что я сам сегодня же буду в Париже.
Паж немедленно удалился.
Тогда, схватив лист бумаги, король набросал на нем несколько строк и, подавая его Лозену, сказал:
— Вот, возьми, итальянца выдадут тебе на руки. Ты отвечаешь мне за него. Ну, а теперь следующее: что делать с Пикаром и с доктором Клеман?
— Государь, Пикар хорошо служит, доктор хорошо исполнил свое дело, — за что же наказывать их? Пикару, государь, пожалуйте место покойного де Риона, а врачу — какой-нибудь титул. Весь свет знает об увеличении числа потомков Вашего величества; для чего же связывать это событие с грустными обстоятельствами? Засадить двух бедняг за то, что они, может быть, обмолвились о радостном событии, — это значило бы смотреть на привязанность короля, как на нечто, боящееся гласности. Разве Людовик Четырнадцатый способен не признавать детей, обязанных жизнью его любви?