Опасные пути
Шрифт:
— Больше нельзя напрягать веревки, — тихо сказал палач, — иначе она умрет.
— Снимите ее! — приказал Башо.
Когда она очнулась, Пиро стоял у ее ложа; она лежала на тюфяке, около топившегося камина, в комнате, смежной с комнатой пытки.
— Батюшка, — сказала маркиза, — теперь уже ничто не связывает меня с людьми; я сейчас обращаюсь к Богу. Посмотрите на мои руки: они в крови; взгляните на мои ноги: они раздавлены… Я замучена…
Принесли облегчающие и укрепляющие мази, растерли суставы подсудимой, затем снова повели ее в зал суда.
— Позвольте мне сесть, я не могу стоять на ногах, — попросила маркиза.
Ей подали стул. Башо встал с приговором в руках.
— Вы с изумительной твердостью
Судьи надели на головы свои черные шапочки, и Башо прочел:
“Дознано и установлено нами, высшей судебной инстанцией в Шателэ: в силу доказательств, представленных всем ходом процесса, свидетельских показаний и сознания самой подсудимой, объявляем мы Марию Магдалину д’Обрэ, жену маркиза Анри де Бренвилье, виновной и уличенной в отравлении отца ее Дре д’Обрэ и двоих ее братьев. Далее она обвиняется в распространении ядов и в применении их, под видом лекарств, над больными в “Отель Дье”, вследствие чего последовала смерть этих больных. Вследствие всего упомянутого считаем справедливым приговорить Марию Магдалину д’Обрэ Бренвилье к следующему; она должна принести покаяние перед главным порталом храма Парижской Богоматери, с босыми ногами, веревкой на шее и имея на себе вместо одежды рубашку кающейся; в руке она должна держать горящую восковую свечу в два фунта весом. К церкви осужденная должна быть привезена в тележке и после покаяния должна быть в той же тележке доставлена на Гревскую площадь, где должна подняться на эшафот, преклонить колени, еще раз испросить прощения у Господа, короля и всех людей; затем должна подвергнуться отсечению головы рукой палача; ее тело и отсеченная голова подлежат сожжению, а пепел должен быть рассеян на все четыре стороны.
Имущество Марии д‘Обрэ де Бренвилье должно быть секвестровано; четыре тысячи франков подлежат уплате его величеству королю; четыре тысячи ливров должны быть внесены в кассу храма при Консьержери, на помин душ отравленных членов семейства д’Обрэ и больных, погибших от яда в “Отель Дье”. Десять тысяч франков должны быть разделены между монастырями Парижа; из них же должны быть уплачены издержки по процессу Жана Лашоссе. Постановлено в Париже, в совете судей в Шателэ”.
Маркиза выслушала приговор с железным спокойствием.
— Когда он будет приведен в исполнение? — спросила она.
— Завтра, в девять часов утра.
— Батюшка, — обратилась она к Пиро, — уведите меня! Прощайте, господа! От позорной тележки Вы все-таки могли бы избавить меня: тележка из всего этого — самое ужасное.
Пиро и тюремщик увели ее.
Когда судьи покинули здание суда, их обступила огромная толпа. Сущность приговора была уже известна; через тюремную стражу узнали также о твердости, выказанной маркизой во время пытки, и легко возбуждающиеся парижане уже колебались между восхищением перед беспристрастием судей, осудивших аристократку, и восторженным удивлением перед непоколебимой твердостью осужденной грешницы.
XXV
Меч правосудия и костер
На последнюю ночь маркиза не осталась в своей камере: последние часы перед смертью она хотела провести в молитве, и Пиро выбрал для этого хоры церкви министерства юстиции.
Окна хоров выходили на улицу св. Людовика, и разрисованные стекла уже сверкали яркими красками в бледных лучах восходящего солнца, когда Мария, стоявшая на коленях перед алтарем, была пробуждена от своих размышлений отдаленными шумом и гулом. С трудом поднявшись с колен, она крепче завернулась в плащ, который набросил на нее Пиро: после ночи, проведенной без сна в холодной церкви, и всех пережитых волнений она чувствовала озноб.
— Что это за шум и жужжание, батюшка? — спросила она.
— Это шумят люди, которые хотят видеть, как повезут Вас.
Мария прислушалась. Она различила барабанный бой, мерный шаг солдат, которых народ приветствовал громкими криками, стук прикладов о мостовую, команду офицера. Потом послышался топот скачущей лошади.
Часы начали бить, и маркиза спокойно сказала:
— Мой час наступил; пойдемте, батюшка!
Вошел палач, который всю ночь сторожил осужденную у решетки хоров, и приблизился, чтобы связать ей руки. Она спокойно подверглась этой мучительной операции, хотя ее руки страшно болели после вчерашних веревок. Хоры наполнились тюремными служителями; пришли судьи и, окружив осужденную вместе со священником, повели ее вниз. Она простилась с тюремщиком; женщины, прислуживавшие ей в тюрьме, плакали; одна из них бросилась даже к ее ногам и в каком-то экстазе просила Марию благословить ее.
Поддерживаемая священником, Мария перешла двор.
— Стой! — скомандовал судебный пристав.
К маркизе снова подошел палач, держа в руках грязную холщовую одежду, и, осторожно отстранив Пиро, одел на маркизу рубашку кающейся. Это был последний раз, что Марии де Бренвилье пришлось заняться своим туалетом. Когда ее голова высвободилась из ворота отвратительной одежды, она увидела зрелище, от которого волосы зашевелились на ее голове: двери портика, выходившего во двор, распахнулись и в них почти ворвалась толпа любопытных. Маркиза узнала дам самого высшего общества, женщин, вместе с нею танцевавших на придворных балах; мужчин, когда-то дрожащею рукой обнимавших ее талию. Старый грешник герцог де Сэн-Реми сладострастно покосился на ее прелестные ноги, обнаженные и посиневшие от холодных камней мостовой.
Мария бросила убийственный взгляд на этих бессердечных людей, привлеченных сюда пустым любопытством, и проходя мимо них, сказала:
— Зрелище, ради которого Вы так рано покинули свои постели, поистине великолепно! Прощайте! Сохраните мой образ в своих воспоминаниях!
При этих словах зрительницы молча опустили головы.
Палач подал Марии зажженную восковую свечу; ее распухшие руки не могли держать ее, так что Пиро должен был помочь ей.
Наступила страшная минута, более страшная, чем сама смерть. Двери раскрылись, и маркиза, в своей одежде похожая на привидение, со свечой в руках, с босыми ногами, появилась на высоком крыльце, окруженная судьями и тюремной стражей. При этом зрелище словно волна прокатилась по улицам Парижа. Толпа заколыхалась, как многоголовое чудовище. Послышались крики, угрозы, ругательства, возгласы удивления.
Мария почувствовала страшное возмущение. В этот момент она забыла о Боге; ею овладели страшная ярость, чувство невыразимого, отчаянного горя, и на ее спокойном лице появилось выражение смертельной ненависти; ее черты исказились, глаза готовы были выскочить из орбит. Она сделала движение, точно собираясь броситься вниз, в эту толпу, и ее руки судорожно сжались в кулаки.
Пиро постарался успокоить маркизу; она спустилась с лестницы и среди криков, шума и гама села в позорную тележку, которую тотчас окружила конная стража. У собора Парижской Богоматери Мария вышла, чтобы, согласно приговору, произнести слова покаяния. Опять в толпе поднялся яростный рев. Он несся со стороны больницы “Отель Дье”, около которой собралась большая группа студентов, возмущенных против маркизы за отравление больных и за ту изумительную ловкость, с которой она обманывала врачей. Их бешеные крики и ругательства были так громки, что в толпе все головы обратились в их сторону.