Опасные тайны
Шрифт:
— Так как насчет карточной игры?
— Хорошо. Что ты знаешь о покере?
— Я знаю, какая рука какую бьет. Во всяком случае, мне кажется, что знаю. — Келси положила в рот кусочек рыбы и зажмурилась от удовольствия. — Эта рыба кладет ипподромные бутерброды на обе лопатки, — заметила она.
— Я передам повару, что ты так сказала. Так вот, о картах… Лет пять назад я участвовал в большой игре, в настоящем марафоне. Большие ставки, большой риск.
— Где-нибудь здесь?
— Не где-нибудь, а в этом самом доме. Который стоял на месте моего.
Келси
— Разве азартные игры в Виргинии не запрещены законом?
— Так позвони в полицию. Ты хочешь слушать или нет?
— Хочу. Итак, ты участвовал в большой незаконной игре в покер. Что было потом?
— Канингем попал в полосу неудач, и не только во время игры. Образно говоря, карта не шла ему вот уже несколько месяцев. Его лошади захромали и начали проигрывать. На протяжении целого года ни один из его жокеев не взял ни одного призового места. У Билла накопилась целая куча неоплаченных долгов, и тогда — как и многие люди, которым хронически не везет, — он вообразил, что маятник скоро качнется в обратную сторону, и он сможет поправить свои дела, если сделает один, всего один удачный ход.
— И он сел играть.
— Совершенно верно. В то время у меня была доля в одной резвой кобыле, которая хорошо гонялась. И я… — Гейб улыбнулся дьявольской улыбкой. — Я собрал стрейт флеш на бубнах. Мне всегда хотелось иметь такую ферму, как эта, и я сел за стол, думая, что если мне удастся не проиграть своей ставки сразу, то я смогу набрать достаточно, чтобы прикупить еще одну лошадку. Ты следишь за моей мыслью?
— Звучит вполне разумно. С извращенной точки зрения, конечно.
Безрассудно, подумала Келси. Безрассудно и… восхитительно.
— В конце концов ты выиграл гораздо больше, чем одну лошадь.
— Я не мог проиграть. Это был один из тех удивительных дней, когда все складывается удачно и безумно везет во всем. Если у него был фул хаус, мне приходило каре. Если у него был стрит, мне приходил флеш. Но настоящие беды начались у Канингема тогда, когда он не сумел бросить игру вовремя. В конце концов он проиграл примерно шестьдесят — шестьдесят пять…
— Сотен? — нетерпеливо перебила Келси, и Гейб, очарованный такой наивностью, взял ее руку в свою и бережно поцеловал.
— Тысяч, дорогая моя, тысяч! Ему нельзя было их проигрывать, у него их просто не было. Наличными, во всяком случае. А он все повышал и повышал ставки и не пропустил ни одного кона.
— А ты, разумеется, приложил все усилия, чтобы привести его в чувство, — едко заметила Келси.
— Я сказал ему, что он делает ошибку. Он ответил, что все в порядке. — Гейб пошевелил плечами. — Кто я такой, чтобы спорить? К тому времени нас осталось всего четверо за столом, за которым мы провели часов пятнадцать, если не больше. Последний кон, начальная ставка — пять тысяч, никаких ограничений на повышение.
— Итого на кону было двадцать тысяч? Двадцать тысяч еще до того, как вы начали?
— И больше ста пятидесяти тысяч, когда остались только мы с Канингемом.
Вилка Келси остановилась на полпути ко рту.
— Сто пятьдесят тысяч долларов за одну партию?
— Он думал, что у него на руках выигрышная карта и продолжал торговаться. Я повышал последним и положил в банк еще пятнадцать штук. Мне казалось, что так я положу конец его страданиям, но Канингем ответил тем же.
Келси медленно поднесла к губам бокал и отпила глоток, чтобы промочить внезапно пересохшее горло. Она чувствовала себя так, словно сидела вместе с Гейбом за тем же столом, где от того, как ляжет карта, зависели проигрыш или победа.
— Это почти четверть миллиона долларов. Гейб ухмыльнулся.
— Ты действительно быстро учишься. Мне было жаль его, но я погрешил бы против истины, если бы сказал, что не наслаждался моментом, когда выложил свой бубновый флеш против его каре. У него не было наличных, — Гейб подлил шампанского в ее бокал, — а имущества едва хватило бы, чтобы покрыть проигрыш, так что мы заключили сделку. Можно сказать, что Канингем поставил свою ферму и проиграл ее.
— И ты вышвырнул его вон?
Гейб слегка наклонил голову, разглядывая Келси.
— А как бы ты поступила на моем месте?
— Не знаю, — ответила Келси после недолгого размышления. — Но не думаю, чтобы у меня хватило духа вышвырнуть человека из его собственного дома.
— Даже если он сел играть на деньги, которых у него не было?
— Даже в этом случае.
— Значит, у тебя мягкое сердце. Мы заключили сделку, — снова сказал Гейб, — которая удовлетворила нас обоих. Благодаря тому, что я играл, не имея почти никаких шансов, я получил то, о чем мечтал всю жизнь.
— Хорошенькая история. Ты, наверное, познакомился с несчастным Биллом Канингемом на ипподроме?
— Нет. Во всяком случае, это не была наша первая встреча. Я работал на него.
— Здесь? — Келси положила вилку на стол. — Ты здесь работал?
— Я прогуливал лошадей после тренировок, сгребал навоз, чистил сбрую. На протяжении трех лет я был одним из конюшенных мальчиков Канингема. Тогда у него была неплохая конюшня. Разумеется, сами лошади его никогда особенно не интересовали — для него это были просто деньги. Что касается людей, которые за ними ухаживали, то о них Билл заботился еще меньше. Наши комнатки были не больше, чем собачья конура, — тесные, грязные, душные. Билл не верил, что можно получать отдачу от капитала, вложенного во что-то, что он считал ненужными усовершенствованиями.
— Но навряд ли ты денно и нощно думал о том, как бы отобрать у него дом и начать в нем жить.
— Да, подобные мысли нисколько не мешали мне спать по ночам. В конце концов я ушел от Канингема и некоторое время трудился в «Трех ивах». Вот это на-стоящая коннозаводческая ферма. У старого мистера Чедвика был, что называется, подход; есть он и у твоей матери. Когда я уходил оттуда — мне было тогда семнадцать лет, — я мечтал о том, что в один прекрасный день я вернусь сюда с карманами, битком набитыми деньгами, и куплю либо «Три ивы», либо ферму Канингема.