Опасные видения (сборник)
Шрифт:
Со всех сторон Уинтергрина атаковал самый разный неприятель, принявший тысячу обличий: здесь были драконы и мотоциклисты, самолеты и морские чудища, солдаты и змеи, тигры и ракеты. Но вся эта нечисть была либо черной, либо красной. Черный цвет намекал на полное забвение после смерти, красный был цветом крови. Этой пакостью — злокачественными опухолями в разных ролях — кишели кровеносные сосуды, легкие, селезенка, грудная клетка и мочевой пузырь. Они проникли всюду, воители ракового легиона.
Но и Уинтергрин не отставал в перевоплощениях: он был шофером, рыцарем, пилотом, водолазом.
Он дрался, боролся, воевал до тех пор, пока…
Пока наконец не увидел себя стоящим по колено в желудочном соке, который омывал стены сырой, вонючей пещеры, оказавшейся его собственным желудком. И тут на него двинулась, хрустя суставами, членистоногая тварь: это был чудовищный черный краб с кроваво-красными глазами, квадратный и приземистый. Щелкая своими сочленениями, краб двигался прямо на него, пересекая желудок. Выждав момент, Уинтергрин хищно осклабился и, высоко подпрыгнув, оказался на спине краба. Черный панцирь затрещал.
Краб лопнул под его тяжестью, как огромная, сухая тыква, колючая снаружи и полая внутри. Чудище рассыпалось на тысячи мелких осколков.
Уинтергрин остался один, наконец-то один. Он победил их всех, до самой последней гадости. Опухолей больше не существовало.
Затерянный в собственных внутренностях, стоял Уинтергрин-победитель, ищущий новых врагов, жаждущий лекарств, мечтающий о возвращении на волю.
Он ждет этого уже очень давно…
Если вы попадете в самый лучший в мире санаторий, вы услышите там о Гарри Уинтергрине, том самом Уинтергрине, который добился всего: он стал отвратительно богатым, он делал Добро, он оставил свои следы на Тропе Времени. Он же ухитрился проникнуть внутрь собственного организма, воевать там с раковыми опухолями и победить.
С тех пор он не может оттуда выбраться.
Роджер Желязны
Аутодафе
Помню, как сейчас, жаркое солнце на Плаз де Аутос, крики торговцев прохладительными напитками, ярусы, набитые людьми, напротив меня, на солнечной стороне арены, впадинами на горящих лицах — солнечные очки.
Помню, как сейчас, краски: красные, голубые и желтые; и запахи — среди них неизменно присутствующий острый запах бензиновых паров.
Помню, как сейчас, тот день, день с солнцем, высоко стоявшим в небе в созвездии Овна, сверкающим в расцвете года. Вспоминаю семенящую походку качальщиков, с откинутыми назад головами, машущих руками, с ослепительно белыми Зубами между смеющимися губами, с расшитыми тряпками, похожими на цветастые хвосты, торчащими из задних карманов их комбинезонов; и трубы я вспоминаю рев труб из репродукторов, возникающий и смолкающий, снова и снова, и наконец одну сверкающую, окончательную ноту, тянущуюся, чтобы потрясти слух и сердце своей безграничной мощью, своим пафосом.
Затем молчание.
Я вижу это сегодня так же, как тогда, давным-давно… Он вышел на арену, и поднявшийся крик потряс даже голубое небо над белыми мраморными колоннами:
«Виват! Машидор! Виват! Машидор!»
Я
И челюсть и нос его были длинными, и смех его был подобен вою ветра, и движения его были подобны музыке терамина и барабана. Его комбинезон голубой и шелковый — был прошит золотой ниткой и украшен черной тесьмой. Его жакет был покрыт бусинками, и на груди, плечах, спине сверкали блестящие пластинки.
Его губы скривились в усмешке человека, познавшего славу и владеющего мощью, которая славу ему еще принесет.
Он продвинулся, повернулся вокруг, не защищая глаза от солнца.
Он был выше солнца. Он был Маноло Стиллете Дос Мюэртос, сильнейший машидор, когда-либо виденный миром, с черными сапогами на ногах, с поршнями в икрах, с пальцами микрометрической точности, ореолом черных локонов вокруг головы и ангелом смерти в правой руке, в центре испещренного пятнами смазки круга истины.
Он помахал рукой, и крик стал нарастать снова:
«Маноло! Маноло! Дос Мюэртос! Дос Мюэртос!»
После двух лет отсутствия на арене он выбрал этот день, юбилей его смерти и ухода, чтобы вернуться, — ибо в его крови были бензин и спирт, а его сердце — отполированный насос, звенящий от желания и смелости. Он два раза умирал на арене, и два раза врачи воскрешали его. После второй смерти он ушел на покой, кое-кто говорил — потому, что узнал страх. Но этого не могло быть.
Он снова помахал рукой, и его имя опять покатилось к нему.
Трубы прозвучали еще раз: три протяжных звука. И снова тишина. Качальщик в красном и желтом подал ему накидку и забрал жакет.
Подкладка из оловянной фольги блеснула на солнце, когда Дос Мюэртос взмахнул накидкой.
Затем прозвучали последние сигнальные звуки. Большая дверь покатилась вверх и вбок в стену.
Маноло перекинул накидку через руку и повернулся лицом к воротам. Над ними горел красный свет, и из темноты раздавалось урчание двигателя.
Свет стал желтым, потом зеленым, и послышался звук осторожно включаемой передачи.
Автомобиль медленно выехал на арену, задержался, прополз вперед, снова остановился.
Это был красный Понтиак, со снятым капотом, с двигателем, похожим на гнездо змей, свернувшихся и возбужденных, позади кругового мерцания невидимого вентилятора. Крылья антенны вращались кругом, пока не зафиксировали Маноло с его накидкой.
Маноло выбрал первой тяжелую машину, медленно поворачивающуюся, чтобы размяться.
Барабаны машинного мозга, никогда раньше не имевшие дела с человеком, крутились. Затем на них снизошло подобие сознания, и машина двинулась вперед.
Маноло взмахнул накидкой и пнул крыло машины, когда она с ревом пронеслась мимо.
Дверь большого гаража закрылась.
Доехав до противоположной стороны арены, машина остановилась.
В толпе раздались крики отвращения и неодобрения, громкое шипение.
Понтиак не двинулся с места.
Тогда два качальщика с ведрами появились из-за ограды и стали бросать грязь на ветровое стекло. Понтиак снова заревел и погнался за ближайшим, но ударился в ограду. Он внезапно развернулся, обнаружил Дос Мюэртоса и пошел в атаку.