Опасный беглец. Пламя гнева
Шрифт:
Труден и долог был путь Лелы.
Иногда, присев на камень у дороги, она пела:
Голубь, дай мне крыло,
полечу над водой!
Лебедь, дай мне перо, поплыву за волной. О, Сакра-Валка!…
Рыба, плавник мне дай, поплыву под водой. О, Чунда-Сакра!
Дай мне тысячу ног, многоножка,
поползу под землей. О, Сакра-Датта!…
Лела
— Дорогу саибу!… Капитану-саибу! — кричали слуги.
Завидев издали ковровые носилки саиба, Лела уходила подальше. «Не проси милостыни у саибов, они светлы лицом и темны сердцем», — помнила Лела слова кансамаха.
— Дорогу саибу!… Могущественному саибу!…
Стоял май — знойное время года. Дожди еще не начались. Пыль клубилась над Большим Колесным Путем, огромным дымным облаком постоянно висела над дорогой.
Только в полдень приникала к земле пыль, затихали крики. Люди широким лагерем располагались по сторонам пути, отдыхали в тени повозок, спали. Когда жара спадала, шли и ехали дальше.
Не раз пряталась Лела за дерево или большой камень, завидя издали старика в высокой факирской шапке. Не тот ли это старый страшный факир, который изуродовал ей лоб своим трезубцем?… Навстречу шли факиры со змеями, с обезьянами, с медными шарами. Факир с цепью, факир с деревянным ящиком, факир без руки, — факира с трезубцем не было.
Мешочек с рисом скоро опустел. «У крестьянина проси, у райота, он сам беден, — подаст», — наказал Леле кансамах. Долгий жаркий день она брела без еды, потом, решившись, свернула с дороги в поле.
Крестьянская семья работала на вскопанном участке. Райот, согнув худую спину, осторожно выбирал руками сорные травинки с поля, чтобы ни один росток риса не пропал на его клочке земли. Две маленькие девочки, продев палку под дужку тяжелого деревянного ведра, с трудом тащили воду, чтобы полить драгоценные всходы. Крестьянка-мать сидела, отдыхая, прислонившись к высокому колесу арбы.
Лела подошла и низко поклонилась крестьянке.
Женщина вынула из тряпок плоский ячменный хлеб, коричневый от примеси пережженной травы.
— Это всё, что у нас осталось, — она нерешительно смотрела на мужа.
Райот, худой, изможденный, с темным от усталости лицом, внимательно оглядел Лелу.
— У тебя нет дома, девушка? — строго спросил крестьянин.
— Нет. Моя мать умерла.
— Отец?
— Отец служит в полку у саибов.
Крестьянин повернулся к жене.
— Ее отец — сипай. Дай ей хлеба, — сказал крестьянин.
Женщина отломила добрую треть своего каравая и подала Леле.
Скоро Колесный Путь сравнялся с берегом реки. Лела шла дальше и дальше вперед, не зная, что отец ее давно бежал из Барракпура на север, в противоположную сторону, в глубь страны.
Баржи, лодки под темными треугольными парусами плыли вниз по Гангу, к Бенаресу. Лела брела берегом, у самой воды.
Всё чаще видела Лела крестьянские семьи, надолго расположившиеся у края дороги. Другие путники, дождавшись прохлады, снимались с места и шли дальше, — эти оставались. Им некуда было итти.
Дома у них больше не было хлеба. Две трети урожая забрали англичане, риса на посев не осталось, — райоты бросали родные деревни и уходили.
Их возвращали и заковывали в цепи. Саибы сажали крестьян в джелхану — тюрьму для тех, кто не внес налога. Их пытали, зажимали им пальцы в надколотый ствол бамбука, подвешивали на брусе, сыпали красный перец в ноздри. Райоты убегали и снова ложились у края дороги. Там, под жестоким индийским солнцем они лежали помногу дней, — худые, истощенные.
Как-то раз Лела села отдохнуть на берегу. Две женщины возились у лодочного причала.
— Куда идешь? — спросила Лелу одна из женщин.
— Моя мать умерла, я иду к отцу, — прошептала Лела.
Женщины посадили ее в лодку, и несколько дней Лела плыла по великой реке. Она отдохнула от жары под тростниковым лодочным навесом.
Ночью они плыли мимо города Бенареса, священного города индусов. Был праздник Девали — праздник света. Фонари качались на высоких и гибких бамбуковых шестах. Женщины на берегу пускали по воде зажженные светильники, вся широкая река светилась огнями. На ступеньках у воды молились люди. Лела видела темные фигуры вокруг огней. Люди молились Кали Тысячерукой — богине-мстительнице. Они призывали гнев Черной богини на головы саибов.
Лела надолго запомнила запах трупов. Слишком много людей умирало в Бенгале; на Ступеньках Сожжения, вдоль берега Ганга, трупы были навалены, как поленья. Их не успевали сжигать. Трупы плыли по воде.
— Голод! — сказали женщины. — Голод в стране!…
Лодка остановилась у чужого селения, Лела пошла дальше. Всё реже подавали ей хлеб. Райоты сами выходили из своих домов и протягивали руку. В Нижнем Бенгале голодали так же, как голодали в Верхнем.
Казалось, вся Индия бросила свои дома и вышла на дорогу: так много нищих было на Большом Колесном Пути.
Лела шла через деревни. Целые семьи умирали на порогах затихших домов. Лела видела ребра, обтянутые кожей, лихорадящие глаза, почерневшие веки… Крестьянские ребята бродили по лесу, жевали траву, листья, молодые побеги бамбука. Третий месяц без хлеба, все запасы вышли, крестьяне умирали.
Трупы плыли по реке, скоплялись в затонах, в изгибах и у островков огромной дельты Ганга, гнили под солнцем, отравляли воздух и воду. Ядовитые миазмы рождались в устье Ганга, и холера, страшная гостья, снова, как несколько лет назад, начинала шагать по полям Индии.