Опасный горец
Шрифт:
— Лукан, я пьян, но не настолько, чтобы не заметить, что у тебя в руках женщина. Здесь. В замке. Что не дозволяется, должен добавить.
Лукан, не обращая внимания на слова брата, помчался по лестнице, перескакивая через две ступеньки, в свою комнату. Помещение — одно из немногих в довольно приличном состоянии, чтобы поместить туда девушку. Фэллон своей комнатой никогда не пользуется, а Куин разгромил свою во время одного из своих частых припадков ярости. Все остальные помещения в замке давно заброшены.
В них не было надобности.
Положив девушку на кровать, Лукан развел огонь в очаге, чтобы согреть ее, и попытался утихомирить свое не на шутку распалившееся тело. Неукротимая плотская жажда, вожделение, которое он испытывал к ней, встревожило его. Когда он выпрямился, то не удивился, обнаружив Фэллона и Куина, которые стояли в дверях.
— Может, ее раздеть? — спросил старший брат, устремив взгляд на девушку. — Она, похоже, промокла насквозь.
— Да. — Но Лукан не собирался подвергать себя подобному испытанию. По крайней мере пока не укротит свою плоть. Руки его сжались в кулаки от одной лишь мысли о том, чтобы стащить мокрые тряпки с ее тела и насладиться зрелищем нежной кожи. Интересно, соски у нее такие же темные, как и волосы?
Младший брат шагнул вперед и удлинил свои когти:
— Я сниму с нее платье.
С молниеносной скоростью Лукан метнулся вперед и встал между ним и кроватью у противоположной стены. Девушка — его находка, он несет за нее ответственность. Если оставит ее Куину, тот с присущей ему яростью скорее всего разорвет ее на части, а Фэллон тут же забудет о ней, как только руки его сомкнутся вокруг горлышка очередной бутылки.
— Предоставьте ее мне, — твердо сказал Лукан.
Губы Куина растянулись в ухмылке.
— Все эти годы ты выговаривал мне за то, что я даю волю сидящему во мне духу. А ведь ты, брат, делаешь сейчас то же самое.
Фэллон провел ладонью по лицу и заморгал своими покрасневшими глазами.
— О чем ты толкуешь, Куин?
— Если бы ты время от времени просыхал хотя бы ненадолго, то понял бы, — огрызнулся тот.
Взгляд темно-зеленых глаз старшего брата, так похожих на отцовские, остановился на Куине.
— По мне, лучше уж пить, чем стать таким, как ты.
Младший брат рассмеялся глухим невеселым смехом.
— По крайней мере я знаю хотя бы, какой сегодня день. Скажи мне, Фэллон, ты помнишь, что было вчера? Нет, постой. Вчера было то же самое, что и позавчера, и неделю назад.
— А что делаешь ты, кроме того, что крушишь все, что строит Лукан? — В глазах Фэллона полыхнуло пламя, и мускул на скуле задергался от гнева. — Ты не в состоянии даже помочиться, чтобы не дать волю своему зверю.
Куин ухмыльнулся:
— Проверим?
— Хватит! — рявкнул Лукан, когда братья шагнули друг к другу. — Убирайтесь отсюда, если собрались драться.
Фэллон безрадостно усмехнулся:
— Ты же знаешь, что я пальцем его не трону.
— Совершенно верно, — презрительно бросил Куин. — Мы же не хотим, чтобы великий Фэллон Маклауд искушал своего духа.
Фэллон закрыл глаза и отвернулся, но Лукан успел заметить отчаяние во взгляде брата.
— Мы все носим свои проклятия, Куин. Оставь Фэллона в покое.
— Я сам в состоянии позаботиться о себе. — Старший брат решительно повернулся к Лукану. Потом перевел взгляд на девушку. — О чем ты только думал, притащив ее сюда? Знаешь ведь, что смертному в наши владения вход воспрещен.
Девушка на кровати пошевелилась, и все трое замерли, ожидая, что та вот-вот очнется. Когда она вновь затихла, Лукан облегченно выдохнул и махнул им, чтобы уходили.
— Я спущусь через минуту, — пообещал он.
Как только братья ушли, он стащил с нее промокшие башмаки. Надо было бы снять и платье, чтобы она не простудилась, но Лукан не доверял своему телу — или своим рукам, — что не поддадутся соблазну.
Ее изумительные каштановые волосы потемнели от дождя. Он убрал прилипшую к щеке прядь, и ему безумно захотелось продлить это восхитительное ощущение прикосновения к гладкой нежной коже. Лицо ее, красивое, без изъянов, с высоким лбом и тонкими, изящными чертами, зачаровывало его. И хотя Лукану довелось лишь на короткий миг заглянуть в ее глаза, широко раскрытые от страха, он помнил, что такого орехового цвета ему видеть еще не приходилось. А эти длинные густые черные ресницы, веерами лежащие на щеках.
Лукан не осмеливался дотронуться до женщины с того самого рокового дня почти триста лет назад. И вот теперь в его постели лежит незнакомка, настолько восхитительная, что у него обмирает сердце. Соблазн дотронуться до нее был слишком непреодолим, чтобы можно было устоять.
Он провел пальцем вниз по лицу к полным, пухлым губам незнакомки. Запах вереска окутал его. Ее запах. Боже, он уже забыл, какой мягкой может быть женская кожа, как сладостно она пахнет.
Не в силах остановить себя, он очертил большим пальцем рог. Как отчаянно ему хотелось наклониться и прильнуть губами к ее губам, скользнуть языком в рот и услышать стон удовольствия, вкусить райского наслаждения.
Пусть миновали столетия с тех пор, как он держал в своих руках женщину, но Лукан все еще помнил ощущение мягких грудей в его руках, вскрики наслаждения от слияния тел. Не смог забыть, как это приятно, когда женская ладошка гладит его плечи, когда пальцы ласкают его волосы.
Он помнил слишком многое и слишком хорошо.
Тело Лукана запульсировало от острого желания, когда он представил, как снимает с девушки одежду, накрывает ладонями груди и перекатывает соски между пальцами. Он отшатнулся от нее, испугавшись, что уступит этой жажде, охватившей его. Тогда-то он и заметил, что губы ее начали синеть.
Лукан обозвал себя трижды дураком. Он-то, может, и бессмертный, но она уж точно нет. Он удлинил один из своих когтей и разрезал ее платье до талии. Стянув его с девушки, отшвырнул в сторону и поспешил снять мокрые чулки.
Руки его дрожали, когда соприкасались с кожей, именно такой шелковистой, какой он себе ее и представлял.
Сорочку он не тронул и протянул руку за одеялом. Потребовалась вся его сила воли, чтобы не сорвать с нее остатки одежды и не полюбоваться вдоволь изгибами роскошного тела.