Опасный попутчик

Зверев Сергей

Ну что тут скажешь. Только по лбу себе ладонью стукнуть. Мне еще на чекистских курсах говорили умные учителя: «Сыпятся чаще не на крупном, а на мелочах». Это касается не только легенды внедрения, но и совсем простых вещей. Приводили в пример, как в Европе засыпался агент иностранного отдела. В его номере местные контрразведчики устроили негласный обыск – там всех так обыскивали. И тут же наткнулись на модельные ботиночки со штампом «Хозобеспечение ОГПУ». А тут похлеще будет – глянешь в чемодан, и даже без штампов ясно, что дело нечистое. И что сосед по купе или вор-майданщик, специализирующийся на

кражах чемоданов в поездах, или чекист. Чекист – оно более вероятно. И куда опаснее.

Одно мне непонятно – чего сразу на людей бросаться? Ну втихаря, посреди ночи, сошел бы на полустаночке, бескровно и беззвучно. Хотя, может, ему просто нравится тыкать своим шилом по первому подозрению? Я же говорю – разведчиков губят излишние эмоции.

Связав пленного покрепче и убедившись, что он все еще в отключке, я метнулся стрелой в соседнее купе и пригласил к себе Кречетова. Предъявил ему связанный, упакованный и бессознательный сюрприз.

Мой подчиненный был озадачен. А когда узнал, на чем мы прокололись, обидно и ехидно загоготал:

– Фетишист, говоришь.

И заржал еще обиднее. Ну вот так оно, доводить до боевых товарищей новые слова и смыслы. Тебя же ими потом и отхлестают.

– Кончай веселиться, – буркнул я. – Тут тебе не синема. Лучше умищем раскинь, что нам делать.

– А что, есть варианты? На ближайшей крупной станции сдаем эту тушку в отдел ОГПУ. Или до Москвы везем и уже там сдаем. А потом умываем руки. Гуляем по столице. И едем обратно.

– Не, так не пойдет, – возразил я. – До Москвы его расколоть надо. Посмотрим, что он скажет и как себя вести будет. Из этого и будем исходить.

– А стоит? – с сомнением посмотрел на меня Кречетов.

– Думаю, да. Это же кладезь информации. Мы нашли сундук с золотом, а ты даже не хочешь его приоткрыть.

– А золотко наше очухалось, – кивнул на пленного Кречетов.

И правда, Француз пришел в себя и теперь дико глядел на нас выпученными глазами. Потом он замычал, что-то стремясь донести до наших ушей, что с кляпом во рту непросто. Эх, чувствительный шпион ныне пошел. Общался я ранее с некоторыми представителями зарубежных разведок в момент их феерических провалов. Те по большей части были позерами. И всегда строили хорошую мину при плохой игре. А этот – ну просто бык с налившимися кровью глазами, того и гляди лопнет от избытка чувств и бессильной злобы. Но оно ведь и хорошо. С такими легче.

Никуда мы его везти не стали. Поезд как раз тормозил у полустанка. Ночного, захолустного, непонятно, зачем здесь вообще останавливаться скорым. Но для нас место подходящее.

Так с кляпом и провели мы пленного мимо проводника, которому, угрожая всеми карами ОГПУ, повелели откусить себе язык, а заодно и закопать память. Не было ничего. Не видел. Не знает. И не скажет. Проводник проникся.

На платформе стоял станционный смотритель, или как они называются, с сигнальным жезлом в руках. На нас он внимания особого не обратил. Стоял, дремотно покачиваясь и рискуя заснуть стоя или рухнуть, как сноп под порывом ветра, прямо в объятия Морфея. Правильно, ночь же на дворе, приличные люди давно спят. А не такие приличные, вроде нас, тянут куда-то пленного на откровенный разговор.

За полустанком очень удачно расположились крутой склон, овраг, внизу которого текла речушка. Там же были камешки, осока и прочие радости сельской жизни. Главное, до населенного пункта не донесутся крики, ежели в них будет необходимость.

Туда мы и направились, освещая свой путь карманным фонариком. Эту английскую игрушку Кречетов всегда таскал с собой. И теперь она нам сильно пригодилась – без нее в овраге можно было переломать ноги.

Нашли ровное место. Усадили на землю пленного. Там я и вытащили кляп из его рта.

Это как затычку вытащить из бочки – тут же наружу хлынет ее содержимое. Чем бочка полна, то и польется. Тут полились нечистоты в виде отборных ругательств. Даже неприятно как-то. Вроде интеллигентный человек благородной профессии. И такой низкий язык.

Кречетов даже обиделся, когда стали расписывать в грубой форме его родословную. Он умело и болезненно ткнул пленника сапогом по ребрам со словами:

– Заткнулся, шваль.

Потом добавил еще разочек – не по злобе, а чисто для вразумления и закрепления условного рефлекса. Пленник заткнулся. Значит, рефлексы у него работают. И он боится. Во всяком случае, опасается еще раз получить по ребрам – их не так много, на всех недоброжелателей не напасешься. Ну а нам его страх на руку. Мы за него как за ниточку потянем.

– Ты зачем меня пришить хотел, пень еловый? Сойти тихо не мог? – поинтересовался я, присаживаясь на колено. Кречетов же посветил фонариком в его бесстыжие глаза.

Я думал, этот тип начнет сейчас петь сладкоголосую песнь о том, что принял меня за вагонного вора и бандита, поэтому чисто в целях защиты, обороны, наведения вселенской справедливости и счастья напал на меня со спины. Ну или на крайний случай сочинил бы, что он сам вор, хотел завладеть чемоданом. Главное, что он не враг народа, и претензии к нему только у милиции, но никак не у ОГПУ. Однако заморачиваться он не стал, потому как понимал, насколько это бессмысленно. И просто объявил:

– А чтобы одной чекистской мразью меньше стало.

– То есть ты мой личный враг, – удовлетворенно отметил я. – Будем исходить из этого… К делу. Вопросы обычные, стандартные, сам их знаешь. Имя, организация, явки, задание, агентурная сеть, пути заброски в СССР. Расскажешь тихо и спокойно, по-домашнему, как добрый враг своему близкому врагу?

– Ничего ты от меня, чекистская мразь, не добьешься, – прохрипел Француз.

– Знаете, мой добрый друг, – наш отец-основатель Дзержинский был категорически против радикальных методов дознания. Осуждал рукоприкладство и был, конечно, прав. Вот только обострение классовой борьбы, кулаческий бандитизм и повсеместное вредительство давно списали нам этот грех.

Мне всегда как-то неудобно было жесткими методами выбивать показания. Во мне совершенно непонятным образом просыпалась дремлющая стеснительность, которая, впрочем, быстро уступала место азарту и ощущению близости цели. Ну и простое осознание – перед тобой враг, который если не сдается, его уничтожают, как он уничтожил бы твою чекистскую невинную персону. Так что нет места сантиментам! Будем действовать сурово, грубо и зримо, как писал мой не слишком любимый, но, несомненно, значительный современный поэт Маяковский.