Опавшие листья
Шрифт:
— Вальбель и Андрие остаются?
— Обязательно. Андрие царский подарок получит. Чистое искусство достойно поощрения.
Полковник прошелся по комнате.
— Крепкими духами душитесь, Софья Германовна. Духи Востока?
— Моя смесь.
— Да-с, мне говорили… Слыхал… Каждая хорошенькая женщина должна иметь свои духи. Она должна определить свой собственный запах и подыскать, какому цветку отвечает этот запах. И им душиться.
— Красота — это искусство, — сказала Соня.
— Творение Божие — женская красота, — сказал полковник
Полковник говорил про обезьяну, а сам глазами ощупывал окурки и будто сличал гильзы и что-то вспоминал.
Соня подумала: "Юлия права. За ней следят. Надо предупредить".
— Что вы не сядете, Мечислав Иосифович?
— Прощения прошу. Я только на минуту. Засвидетельствовать уважение вашему таланту и преподнести вам это создание Кочкурова. Пропаганда русского кондитерского искусства, Софья Германовна. Мне как славянину обидно видеть засилие Крафтов — "Kraft der Kraft" (Сила — силы. Игра слов. Крафт — петербургский фабрикант шоколада) — как удачно вышло: Борманов, Ландринов, Берренов, Балле и прочих — над русскими талантами Иванова, Кузнецова и Кочкурова. Я, работая с пропагандистами, сам научился пропаганде. Примите мое скромное подношение, как прокламацию своего рода.
И полковник, снова склонившись в поклоне, быстро вынул окурок Юлии из пепельницы.
"Да, за Юлией следят, — уверенно подумала Соня. — Скажу ей, чтобы была настороже с Мечиславом Иосифовичем".
XI
На Рождество Варвара Сергеевна устраивала елку. Это не было большое дерево от пола до потолка, как бывало раньше, когда дети были маленькие, а их достатки были не так плохи, но была это маленькая елочка, аршина полтора вышиною, купленная ею на Чернышевой площади за семь гривен.
Варвара Сергеевна поставила елку на столе в гостиной и вместе с Липочкой убирала ее старыми елочными украшениями. Только свечи и искусственный снег были куплены новые.
— Какая ты, мама, хитрая, — сказала Липочка, вынимая из шляпной картонки бонбоньерки и металлические подсвечники. — Ты сохраняла все бонбоньерки, что мы дарили тебе на елках. Тут вся история нашего детства.
Варвара Сергеевна грустно улыбнулась.
— Горько мне, Липочка, что уже не можем мы с отцом побаловать вас новыми бонбоньерками и подарками, и сладко, что хоть эти остались.
— Смотри, мама, комод. Этот комод мне подарила тетя Лени, когда мне было восемь лет. Я отдала его потом тебе. А это тебе Andre подарил.
— Да… Не увидит Andre и этой елки.
— А помнишь, мама, как мы вместе оклеивали золотом и серебром орехи? Мы покупали листовое золото и серебро тетрадками. Оно было положено между тонкой-тонкой бумагой… И долго у нас пальцы были золотые и серебряные. И бонбоньерки мы сами клеили. Этот куб склеил Федя. Помнишь, мама?
— Ты помнишь елки?
—
— И не соберешь никого теперь. Феничка с мужем пропали совсем. Не заходят к нам.
— Игнат, мама, как женился, и двух лет не прошло, спился. По участкам ночевал.
— Бедная Феня!.. Приглашать чужих детей нам теперь не по карману.
— И скучно. Скучные мы, мама, стали. — Ну кто придет? Дядя Володя, тетя Лени — только и остались. Фалицкий… Павел Семенович умер, царство ему небесное. Да и своих только половина осталась. Andre… Бедный Andre. Порадуется с небес на елочку, побудет с нами. Лиза давно что-то не пишет. Здорова ли? Отдалась народу… Тяжело ей, бедной.
— А тоже, я думаю, мама, она сегодня детям какую ни на есть елку устроит. Ей, мама, потому плохо, что она хорошенькая. Туда такой, как я, идти лучше было бы. Становой, пишет, проходу не дает, земский начальник чуть с ним на дуэли не дрался из-за нее, старшины сын ей голову кружит. Пишет: славный парень.
— Мужик, — сказала брезгливо Варвара Сергеевна.
— Мама, был бы хороший человек… Какие и мы-то теперь дворяне!
— Вот Федя придет, — вздохнула Варвара Сергеевна. — Он любит елку. Оценит наши труды.
Насыпали на тарелки орехи кедровые, волошские и фундуки, клали изюм, пряники, мармелад и пастилки: по две розовой — клюквенной — и по одной белой — яблочной. Для папы, для мамы, тете Кате, няне Клуше, детям, mademoiselle Suzanne, кухарке Аннушке, дяде и тете — всем… по обычаю.
Обеда не было. Ко всенощной пошли голодные. Михаил Павлович ворчал, Ипполит не пошел в церковь и говорил, что глупые обряды вырывают его из колеи жизни. Федя должен был прийти из училища после всенощной.
Обедали, вернувшись из церкви после звезды, молча. Подавали взвар из сухих фруктов и кутью из риса, которые любил Михаил Павлович. Он выпил порядочно водки и отошел.
Едва встали из-за стола, пришли дядя Володя и тетя Лени, за ними Фалицкий и только зажгли елку, пришел румяный от мороза, с блестящими глазами Федя. Все огоньки елки отразились в его больших серых глазах. Он, стыдливо прячась от других, сунул матери в руку небольшой сверток.
— Это тебе, мамочка, моя экономия…
В свертке были хорошие английские духи. Федя не ездил ни на извозчике, ни на конке, то тщательно копил деньги маме на подарок.
— Покажи, мама, покажи, — говорила Липочка. — Ишь Федька какой, всех нас переплюнул. Ты прости, мамочка, что я не купила тебе ничего.
— Ну что ты, Липочка, милая. Какие между нами подарки. И Федя-то напрасно тратился. Я тебя побранить, Федя, должна, — говорила Варвара Сергеевна. Но до слез была тронута лаской сына.