Опавшие листья
Шрифт:
Дядя Володя подарил Феде "Историю Отечественной войны" Богдановича. Именно то, что так хотел иметь Федя. С приходом Феди стало веселее.
Они сидели вдоль стен гостиной и молча любовались на елку, отражавшуюся маленькими огоньками в зеркале. У дверей стояла, подперши рукою подбородок, няня Клуша в пестром турецком платке на плечах и Аннушка. Варвара Сергеевна и тетя Лени уселись на диване, к ним прижалась Липочка. В углу уже был расставлен карточный стол. На стульях в неудобных позах сидели Михаил Павлович, Фалицкий и дядя
Ипполит встал и стал ходить взад и вперед по комнате. Его темная фигура то заслоняла елку от зеркала, то открывала.
— Сыграй, мама, нам что-нибудь, — сказал он.
— Что ты… — замахала руками Варвара Сергеевна. — Куда мне. Пальцы одеревенели совсем. Да и не расставлю их. Ишь, как заплыли.
Ипполит прошелся раза два по комнате и сказал, как бы про себя:
— Елка!.. Глупый обычай!.. Сколько лесов истребляют, рубя молодые деревья ради идиотского обычая. Постоит, надымит, начадит… И к чему? Христос родился! Ну и пусть! Мало ли детей родится?.. Всем елки зажигать?!.
— Много ты понимаешь, — сказал, возвышая голос, Михаил Павлович.
— Я?.. Слава Богу, не меньше твоего, — сказал Ипполит, останавливаясь против отца и принимая вызов.
— Оставь, Михаил Павлович, — воскликнула Варвара Сергеевна. — Ипполит! Стыдно! Будет! Святой, хороший обычай! Он собрал нас всех… Знаю, и Лиза вспомнит нас в своем захолустье, и Andre у Господа подумает о нас! Бог теперь с нами! Мир на земле, в человечьих благоволеньях. А елки? Господь даст, вырастут новые. Господь давал — подаст и еще, не оскудеет земля русская елками-то. Эва! Нашел что жалеть! Мало что ли добра этого у нас!
— Брось, мама. Сентиментальным бредом маниловщины веет от твоих слов. Мы не дети, и твои сказки не обманут больше нас.
— Как ты говоришь матери! — сказал Михаил Павлович. Его лицо налилось кровью. — Как ты смеешь так говорить!
Весь хмель выпитой водки бросился ему в голову.
— Говорю, как надо, — хмуро сказал Ипполит.
— Ты с ума сошел!.. Щенок!
— Папа!.. Не забывайтесь! Я, хотя и сын ваш, а ругаться не позволю! Сам так отвечу, что страшно станет, — мрачно сказал Ипполит и в наступившей тишине вышел в прихожую, надел пальто, калоши и хлопнул дверью, уходя.
— Каков!.. Полюбуйся, матушка. Каков нигилист… А?..
— Ну что, Михаил Павлович, — примирительно заговорил дядя Володя. — Молодая кровь играет. Дети никогда не понимали отцов. У них свое, и им не до нашего. Давайте засядем. Карты ждут.
— Брось, Михаил Павлович, — сказал и Фалицкий, пододвигая к карточному столу стул и садясь. — Плюнь на все и береги свое здоровье. Тебе волноваться вредно. Того и гляди кондрашка хватит. Ишь, какой красный стал!
— Дурак!.. Дурак… — восклицал Михаил Павлович. — Пакостник… ничего святого… Вот оно, Иван Сигизмундович, новое поколение! Строители будущей России!
— Ну оставь… Было и прошло. Магдалина Карловна, вам сдавать. Начинаем.
Догорали,
Липочка жалась к побледневшей Варваре Сергеевне, застывшей, с глазами, устремленными на образ.
Миша в углу ворчал:
— Ипполит прав. Папа не имел права ругаться. Suzanne, черная и худая, сидела в кресле за елкой, и глаза ее набухли слезами. Длинный красный нос наливался кровью. В наступившей зловещей тишине слышались хмурые голоса:
— Пас.
— Хожу с червей.
— Пас…
Праздник был сорван. Бились, метались и дрожали людские сердца, которым так хотелось мира и тишины…
… И хоть призрака былого счастья.
XII
Раннею весною Ипполит совершенно неожиданно получил выгодное предложение репетировать с двумя юношами в еврейском семействе, в большом приволжском губернском городе. Ему устроила это Соня.
Он быстро собрался. С отцом, сестрою и братьями простился сухо, как чужой. Ничего никому не сказал, торопливо пожал всем руки, но вернулся с лестницы, подошел к Варваре Сергеевне и сказал с угрюмою лаской:
— Мама, если ты что-нибудь про меня услышишь, знай, что правильно я делаю… Может быть, будут худо говорить, осуждать, а ты знай, что так было надо… Потому что…
— Почему, Ипполит? — с тревогой сказала Варвара
Сергеевна.
— Тебе, мама, не понять. Да это я так. Ничего особенного.
Ипполит уже снова схватил чемоданчик и быстро вышел в прихожую.
— Прощай, мама, — крикнул он и ушел.
Варвара Сергеевна долго смотрела на него с площадки лестницы, шептала молитвы и крестила мелким крестом постаревшей, дрожащей рукой.
Когда Ипполит спустился на два этажа, она пошла торопливыми шагами в кабинет Михаила Павловича, встала у окна и следила, как он вышел и пошел по двору. Крестила его в окно, шептала молитвы, жаждала, чтобы он оглянулся. Но он не оглянулся.
Слова Ипполита озаботили ее. Сама простая, не любила она никакой таинственности и загадок. "Может быть, потому так сказал, — думала она, — что никогда он у меня никуда не выезжал. Первое его далекое путешествие. Что же худого его может там ожидать? Что к жидам нанялся?.. Нет, не таков Ипполит, чтобы это беспокоило его… Да и жиды разве не люди?.. Господи! Помоги ему! Сохрани его от всякого прельщения дьявольского. Спаси и сохрани!".
Ипполит знал, что он едет вовсе не для уроков. Партия приняла его своим членом, и это наполняло сердце Ипполита гордостью. Ему казалось, что он и ростом стал выше, он не горбился, поднял голову, походка была легкой. Он член партии! Он даже не знал как следует, какие цели преследует партия. Ну, конечно: хорошие, гуманные, либеральные…